Ковчег - Дэвид Мэйн Страница 13

— Не могу, — он многозначительно пожимает плечами. — Но мне нравится моя теория. В ней радующая глаз симметрия, которая есть в танце. Мне нравится мысль о том, что мироздание танцует.

Значит, он еще и поэт.

— К тому же моя теория объясняет еще кое-что.

— Что именно?

Он выстраивает лимоны в линию.

— Иногда Луна проходит между Землей и Солнцем. Поскольку они одного и того же размера, Солнце на время пропадает, и Землю окутывает тьма. Ты когда-нибудь такое видела?

— Видела. Мой деверь Сим назвал бы это дурным знамением. Даже на моей родине люди приходят от этого в ужас.

— Где бы ни жили люди, затмение наводит на них страх. Хотя, сама видишь, явление вполне объяснимое.

Он расстилает на столе свиток, испещренный мелкими значками, выстроенными в колонки.

— Согласно моим подсчетам, следующее затмение произойдет ровно через две недели. Точно в полдень. — На его красном обветренном лице играет удовлетворенная улыбка. Он как ребенок, который только что справился со сложной задачкой. — Весь мир погрузится во мрак, — с удовольствием произносит он.

— Запомню, — говорю ему тоже с улыбкой, хотя внутренне содрогаюсь.

— Запомни, — кивает он. — И не забудь, кто тебе обо всем рассказал. После затмения подумай еще раз о танце, в котором кружатся небеса.

* * *

Через десять дней я высаживаюсь на северном побережье и присоединяюсь к банде северных варваров, возвращающихся после набега на южные города. Они признают во мне северянку, мне удается выдать себя за жрицу Оды, поэтому бандиты дают мне лошадь и не трогают меня. Мы едем по ночам, держась подальше от населенных мест, приближаясь к ним только для того, чтобы украсть скот. Мои спутники головорезы, одетые в волчьи шкуры; они, не задумываясь, перерезают глотку любому, кто встает у них на пути. Я прилагаю все усилия, чтобы избежать кровопролития, но дело это непростое. Я ведь жрица Оды, пьющей кровь своих врагов, а врагов у Оды немало.

Я собираюсь пробраться на север и обратиться к женщинам — главам родов с просьбой помочь мне собрать как можно больше животных. После этого я отвезу животных на юг. Спору нет, план нельзя назвать изощренным, однако, в силу сложившихся обстоятельств, других вариантов у меня нет.

Мои спутники лишены изящества, как и многого другого, но их поведение предсказуемо и с ними я в безопасности. Два дня проходят без особых происшествий, но на третью ночь мы натыкаемся на маленькое поселение в пару-тройку домов, где нам оказывают серьезное сопротивление. Три человека из банды гибнут под ударами копий. Защитники, вооруженные каменными топорами и короткими бронзовыми мечами, кидаются на нас. При свете луны идет короткая кровавая схватка. Мы превосходим защитников числом, и вскоре все они гибнут. Новых потерь у нас нет. Бандиты без промедления убивают женщин. Остались только дети — четыре девочки и два мальчика. Девочки маленькие, вряд ли у них хоть раз были месячные. Мальчикам года по четыре, может, пять.

Бандиты насилуют детей. Я отхожу в сторону и бормочу проклятия на языке Хама — эти свиньи принимают их за молитву Оде. Когда мужчины вдоволь натешились, дети, к счастью, уже без сознания. Бандиты поджигают соломенные крыши, двое из них извлекают мечи, чтобы перерезать детям горло, но тут подает голос главарь:

— Подождите!

«Слава Богу», — думаю я.

— Пусть этим займется жрица, — говорит главарь. — Как-никак это воля Оды.

Они поворачиваются ко мне. Песочные пряди главаря, словно гадюки, ниспадают ему на плечи, плечи и грудь укрыты кожаными пластинами, на месте некогда отрезанного носа — небольшое утолщение.

— Ну, жрица?

Я делаю глубокий вдох.

— Ода не желает этой жертвы.

Мужчины переминаются с ноги на ногу.

Глаза главаря сверкают, в них отражается горящий огонь.

— Как интересно. Предыдущая жрица, которая геройски погибла, сражаясь с нами плечом к плечу, говорила совсем иначе.

Мужчины перешептываются и согласно кивают.

— Она говорила, что нужно убивать врагов Оды при любой возможности. Кроме того, она сражалась с нами, а не пряталась за лошадь при первом признаке опасности. Она была настоящей жрицей.

— Как и я.

Главарь презрительно улыбается, обнажая коричневые пеньки зубов. Отверстия на том месте, где должен быть нос, выглядят омерзительно:

— Не думаю.

Бандиты делают шаг вперед. В отчаянии я пытаюсь совладать со своим голосом и говорить спокойно:

— Думайте, что делаете. Ода разгневается, если хоть волос упадет с головы ее слуги.

Хохоча, они заламывают мне руки, связывают запястья и кидают на одну из лошадей.

— Увидим, — обещает главарь.

Мы скачем сквозь ночь. Когда днем на привале они швыряют меня на землю, у меня кружится голова, меня тошнит. В моем желудке, измученном долгой тряской, уже давно ничего нет.

Мужчины обступают меня, поглаживая себя между ног.

— Послушайте, — говорю я. — Не делайте этого. Пощадите себя.

Они смеются.

Я всю ночь думала над тем, что им сказать.

— Сегодня с небес исчезнет солнце. Только троньте меня, и больше никогда не увидите солнечного света.

— Брехня, — отмахивается один из них и раздвигает мне ноги, но другие кладут руки ему на плечи.

— Чего? — недовольно спрашивает главарь. Он задирает голову, словно принюхивается к ветру отсутствующим носом. — Чего там с солнцем?

Я молю Яхве о том, чтобы капитан-финикиец не ошибся в расчетах.

— В полдень Ода проглотит солнце. Освободите меня, и я упрошу богиню вернуть его. Тронете меня сейчас, и больше никогда его не увидите.

Мужчины переглядываются. Они очень суеверны, мои слова напугали их. Некоторые из них щелкают пальцами: я знаю, так отгоняют зло.

— Брехня, — повторяет мужчина, который собирался взять меня первым, однако на этот раз в его голосе слышится сомнение.

— Ладно, — резко говорит главарь. Возможно, он чувствует, что нужно подбодрить упавших духом людей. — Значит, ждем до полудня. Если ты говоришь правду, будем молить Оду о пощаде. Если лжешь, то… — Он чешет волосатой лапой между ног. — У нас будет лишнее время хорошенько подготовить свое оружие. Верно я говорю?

Бандиты хохочут. Слишком громко.

* * *

С каким невероятным наслаждением я смотрю на эту банду глупцов без роду и племени, которые падают на землю при виде меркнущего солнца. «Будто змея прячется в нору», — думаю я. Кто-то трясется, кто-то, захлебываясь собственным страхом, плачет как ребенок. Один даже обделался. Ладно. Запомню — больше ни одного худого слова о финикийцах.