Новоорлеанский блюз - Патрик Нит Страница 13

Что касается Сони, так он тоже получил свою долю тумаков, однако, обладая железными нервами, он мочился в ведро, словно лошадь в жаркий день. Когда кулаки набросились на него, он стал отбиваться от них, выкрикивая унизительные ругательства. Ведь язык у Сони был подвешен очень хорошо.

— Ну давайте, обоссанные придурки! — кричал он. — Плевать я на вас хотел, как плюют на вас белые люди! Ну подождите, гады! Я тоже изобью вас так, что после этого белые запрут вас, черножопых, в сумасшедший дом на всю жизнь!

Соня молотил кулаков руками и ногами, а они изо всех сил старались пригвоздить жилистого стрелка к полу. В пылу боя Соня даже изловчился дать со всего маху добрую затрещину Собачьему Клыку, отчего все, кто находился в клубке дерущихся, а также и те, кто стоял вокруг, внезапно застыли в молчании, видя, как Собачий Клык грохнулся на спину. Собачий Клык с ревом вскочил на ноги; сейчас этот огромный не по возрасту парень казался еще больше. Схватив ведро с мочой, которое благодаря мочевому пузырю Сони было наполнено больше, чем на половину, он поднял его, отчего все, стоявшие рядом кулаки закричали и прикрыли свои головы растопыренными руками.

— Маленькому стрелку требуется омовение мочой! — заорал Собачий Клык, его дикие глаза блуждали по сторонам.

— Пошел к черту! — огрызнулся Соня, глотая слезы и сопли.

— Уже в пути! — тихим голосом произнес Собачий Клык, и его губы скривились в жестокой плотоядной усмешке, отчего стоящие вокруг воспитанники непроизвольно зажмурились.

Вдруг Соня опустился на колени и одним неуловимым молниеносным движением нанес Собачьему Клыку резкий удар кулаком прямо между ног, по его большой, как у взрослого мужчины, мошонке, вложив в удар всю силу и отчаяние, порожденные страхом и злостью. Бешеные глаза Собачьего Клыка, казалось, вот-вот выскочат из орбит; он закачался, стараясь изо всех сил удержать равновесие, но не смог. Его щеки вдруг впали, челюсть отвисла, рот раскрылся, и он рухнул на спину, опрокинув ведро и окатив мочой свое лицо и плечи.

Воцарилось гробовое молчание, похожее на затишье перед бурей, а затем воспитанники школы зашлись в диком хохоте, в котором явно чувствовалось облегчение. А Соня поднялся на ноги и, слушая восторженный шум, смотрел вокруг с видом волшебника, сотворившего чудо. Он обошел вокруг Собачьего Клыка, который все еще лежал в луже мочи, держась обеими руками за мошонку.

— Пусть я стрелок! — закричал Соня. — И потому не имею таких больших яиц! Однако я знаю, как с ними обращаться!

А школьники все смеялись и смеялись до тех пор, пока Собачий Клык не поднялся на ноги и огонь в его глазах, сверкнувший подобно ночной молнии, не заставил толпу мгновенно притихнуть.

Разумеется, унижение, которое испытал в ту ночь Собачий Клык, не подорвало его репутации (немало слез пришлось пролить стрелкам в свои подушки в течение нескольких месяцев после произошедшего). Слишком силен был Собачий Клык и очень коварен, а к тому же не имел ни малейшего желания топить свой авторитет в ведерке с мочой. За храбрость, проявленную в первую ночь в школе, Соня был немедленно переведен из стрелков в кулаки, в то время как Лику предстояло жить безрадостной жизнью стрелка. По крайней мере поначалу.

Излишне говорить о том, что первые несколько месяцев жизни Лика в школе «Два М», во время которых он не чувствовал ничего, кроме одиночества и боли, были самым худшим временем в его жизни. Это продолжалось до тех пор, пока Соня, пробившись в авторитеты, не смог защищать друга и — что было более важным — Лику повезло встретиться с профессором Хупом и постичь все особенности того медного изделия, которое называется корнетом. Однако, когда Лик через четыре года покинул стены школы «Два М», унося с собой свою судьбу, которая звучала в мелодиях его корнета, судьбы его сотоварищей смотрелись, как волчьи ямы — в различимом будущем перед всеми ними маячила лишь одна дорога, да и та вела в ад. Лик пережил все благодаря музыке (благодаря тому благу, что дала ему музыка). А что до Собачьего Клыка, так он расстался с жизнью в шестнадцать лет — ему перерезали бритвой горло во взрослой тюрьме на другом конце города. А Соня? Он был убит, когда ему было чуть за тридцать, конкурентом-букмекером в Нью-Йорке. А цена того, за что он отдал жизнь, была не более цены маленького ведерка с мочой.