Величайший урок жизни, или Вторники с Морри - Митч Элбом Страница 13

Влияние учителя вечно; никогда не знаешь, где оно кончается.

Генри Адамс

— Давай начнем с того, — сказал Морри, — что каждый знает: он когда-нибудь умрет, но никто в это не верит.

В тот вторник Морри был настроен по-деловому. Предметом нашей беседы была смерть, первая тема в моем списке. Еще до моего приезда Морри нацарапал на листочках бумаги кое-какие заметки, чтобы потом не забыть. Его корявый почерк теперь не мог разобрать никто, кроме него самого. Это было незадолго до Дня труда, и сквозь окна его кабинета виднелась живая изгородь цвета шпината да слышались крики детей, игравших на улице в последнюю неделю свободы перед началом учебного года.

Дома, в Детройте, газетные забастовщики вовсю готовились к огромному праздничному маршу — продемонстрировать солидарность профсоюзов в борьбе против администрации. По дороге, в самолете, я прочитал о женщине, убившей мужа и двух дочерей, когда они спали, и утверждавшей, что она защищала их от «плохих людей». А в Калифорнии защитники О. Дж. Симпсона становились знаменитостями.

Здесь же, в кабинете Морри, текла совсем иная жизнь — один бесценный день сменялся другим. И вот мы сидели рядом, в двух шагах от последнего новшества в доме — кислородного устройства. Иногда ночами Морри не хватало воздуха, и он присоединял к носу длинную пластмассовую трубку, впивавшуюся в кожу подобно пиявке. Одна мысль о том, что Морри подключен к какому-то устройству, была мне ненавистна, и я, слушая профессора, старался на него не смотреть.

— Каждый знает, что умрет, — повторил: Морри. — Но никто не верит. Потому что если б мы верили, то жили бы по-другому.

— Значит, мы все обманываемся насчет смерти? — спросил я.

— Да. Но есть подход и получше. Знать, что ты умрешь, и быть к этому готовым в любое время. И это действительно лучше. Так ты полнее участвуешь в своей собственной жизни.

— Но как же можно быть готовым к смерти?

— Ну, например, как буддисты. Представь, что каждый день у тебя на плече сидит птичка и спрашивает то, что ты мысленно должен спросить себя: «Сегодня и есть тот самый день? Я готов? Я делаю все, что мне надо делать? Я таков, каким хочу быть?»

И Морри повернул голову так, словно на плече у него и вправду сидела птичка.

— Сегодня мой последний день? — спросил он.

Морри с легкостью заимствовал идеи из разных религий. Он был рожден иудеем, но в подростковом возрасте стал агностиком, частично из-за того, что с ним случилось в детстве. Ему нравились некоторые постулаты буддизма и христианства, но его родной по-прежнему была еврейская культура. Он не был знатоком религии. И то, что он говорил в последние месяцы своей жизни, казалось выше религиозных различий. Смерти это под силу.

— Истина в том, Митч, — сказал Морри, — что стоит научиться умирать, как научаешься жить.

Я кивнул.

— Я снова это повторю, — продолжил Морри. — Стоит научиться умирать, как научаешься жить.

Он улыбнулся, и я понял, чего он хотел этим повторением достичь. Он хотел убедиться в том, что я осознал им сказанное, при этом не смущая меня ненужными вопросами. Этот прием был одним из многих, делавших его хорошим; учителем.

— А до болезни вы много думали о смерти? — спросил я.

— Нет, — улыбнулся Морри. — Я был как все. Однажды в минуту безудержной радости я сказал своему другу: «Я буду самым здоровым стариком на свете!»

— И сколько же вам тогда было лет?

— Больше шестидесяти.

— Значит, вы были оптимистом.

— А почему бы и нет. Как я тебе уже сказал, никто по-настоящему не верит, что умрет.

— Но ведь каждый человек знает хоть кого-нибудь, кто уже умер, — возразил я. — Так почему же так трудно осознать неизбежность смерти?

— Потому что большинство из нас бродит будто во сне. Мы не ощущаем мир во всей его полноте, потому что мы полусонные и делаем многое по привычке, то, что нам кажется необходимо делать.

— А когда оказываешься перед лицом смерти, все меняется?

— Конечно. Ты отшелушиваешь все лишнее и сосредоточиваешься на важном. Как только понимаешь, что можешь умереть, все видишь совершенно по-другому.

Морри вздохнул. Научись умирать, и ты научишься жить.

Я заметил, что теперь, когда он двигает руками, они трясутся. Очки у него обычно висели на шее, и, когда он приподнимал их к глазам, они соскальзывали у него по вискам, как будто он пытался их надеть в темноте, и не на себя, а на кого-то другого. Я наклонился к нему помочь заправить дужки за уши.

— Спасибо, — прошептал Морри.

Я заметил, что, когда коснулся его головы, лицо его озарилось улыбкой. Малейшее прикосновение мгновенно вызывало у Морри радость.

— Митч, можно я скажу тебе что-то?

— Конечно.

— Но тебе это может не понравиться.

— Почему?

— Понимаешь ли, суть в том, что если и вправду прислушиваться к птичке на плече, если всерьез принимать то, что ты можешь умереть в любую минуту, тогда вряд ли стоит быть таким честолюбивым, как ты.

Я с трудом улыбнулся. Морри продолжил:

— Все то, на что ты тратишь столько времени — вся твоя работа, — может показаться не таким уж важным. И ты скорее всего отыщешь время для иной, духовной пищи.

— Духовной пищи?

— Я знаю, ты терпеть не можешь слово «духовный». Ты считаешь это трогательно-чувствительной мутью.

— Как сказать…

Морри попробовал подмигнуть — не очень-то успешно, и я, не выдержав, расхохотался.

— Митч, — рассмеялся он вместе со мной, — даже я не знаю, что это такое — духовное развитие. Но одно я знаю: мы ограничены. Мы слишком вовлечены во все материальное, а оно нас не удовлетворяет. Мы воспринимаем любовь близких людей и вселенную вокруг нас как нечто само собой разумеющееся.

Он кивнул в сторону окна, из которого струился солнечный свет: