Я была первой - Катрин Панколь Страница 13

– Ну, что, малышка, – говорю я. – Пойдем погу­ляем, развлечемся.

Анник с ужасом смотрит на меня, целует мать и молча следует за своей мучительницей.

– Сейчас ты у меня будешь есть платок, засу­нешь его в рот целиком, чтобы я тебя не слышала. Готова? Вот и славно. Нагни голову, не смей на меня смотреть, слышишь? Опусти глаза. Ступай осто­рожно. Если коснешься бордюра, я так тебе врежу, что мало не покажется, уродина. Утри сопли. На те­бя все смотрят. Просто противно. Иди впереди, я не хочу, чтобы нас видели вместе.

Ее щеки распухли от слез. Она послушно смот­рит вниз, потеет, шагает впереди меня. Погуляем, развлечемся! Ее мать так ни о чем и не догадалась. Пожаловаться на меня Анник не посмела.

Время шло, и мы привыкали к богатому толстя­ку. Он тоже привык жить с нами: спать на раскла­душке в подвале и по первому слову нашей матери доставать чековую книжку. Он смирился с положе­нием червяка, влюбленного в далекую звезду.

Он расслабился и вернулся к своим прежним при­вычкам: обжирался жареным картофелем, стаканами хлестал красное вино и, грузно опустившись в низ­кое кресло в гостиной, задирал штанину до самого колена и принимался смачно чесаться. Так и сидел, оголив ногу и выставив на всеобщее обозрение воло­сатую икру, покрытую прыщами. Мы оставляли его выходки без внимания: главное, что он платил. Он был наш «дядюшка», звал нас по именам, ворча, ме­нял колеса на наших велосипедах, приносил на своей спине новогоднюю елку, дарил нам ножички, свечки, мотки веревки из своего магазина, учил завязывать морской узел и рубить ветки для шалаша.

Время от времени он наводил красоту, вместо ней­лоновой рубашки облачался в парадную хлопковую, проводил расческой по лысине, туго затягивал ре­мень и предлагал нашей матери выпить шампанско­го и поужинать в городе. Мать соглашалась не сразу, но в конце концов они ехали вместе. Мать гордо шла к машине, высокая, элегантная. Он послушно семе­нил сзади. Возвращались они не поздно. Мы слыша­ли как хлопает дверца автомобиля, как мать поднима­ется к себе в спальню, а он спускается в подвал.

Казалось, так может продолжаться вечно.

Его звали Анри Арман. Своего сына он вырастил в одиночку. Теперь мальчику было двадцать четыре года. Он учился на дантиста. Его мать трагически погибла в Лондоне под колесами автобуса. Она пе­реходила улицу, спешила на встречу к любимому мужу, по привычке посмотрела не в ту сторону… Анри называл Англию не иначе как коварный Аль­бион. Любой намек на этот туманный край вызывал в нем такую глубокую скорбь, что в его присутствии никто не посмел бы напеть мелодию Битлз или Роллинг Стоунз. Он носил шорты свободного покроя, белые льняные рубашки, тирольскую шляпу, теп­лые шерстяные носки и походные ботинки с шот­ландскими шнурками. Свою трубку он величал «но­согрейкой». Он любил ходить пешком. У него был твердый, пружинящий шаг и походка победителя.

Он и соблазнил нашу мать. Когда он первый раз взошел по нашим ступеням, дядюшка мирно похра­пывал в своем кресле, а мать подпиливала ногти и размышляла, какому лаку отдать предпочтение: бес­цветному или же ярко-красному. Она подняла голо­ву и сказала мне: – Слышишь как он ступает? Так хо­дят мужчины, которым принадлежит мир. В ее голосе слышались восторженные нотки. – Лучше бесцветный, – как ни в чем не бывало отвечала я, – красный слишком строгий. – Нет, ты послушай как он ступает, – восхищалась мать. – Ты только послу­шай. Господи, он идет сюда. Помоги мне все собрать. Она живо спрятала пилочку и убрала руки за спину.

Анри Арман и вправду был победителем, «насто­ящим Бигбоссом». Он недавно переехал и по-сосед­ски зашел познакомиться. Он бросил было удивлен­ный взгляд на храпящего дядюшку, но мать быстро отвела его в сторону и с озорной улыбкой прошеп­тала: «Это наш престарелый родственник, сами по­нимаете, семья…» Анри улыбнулся в ответ, посочув­ствовал: «Семья – это святое». Мать засуетилась, предложила кофе. Он стал отказываться, не хотел ее затруднять, он заскочил просто так. Она не отставала, «Нескафе» готовится в два счета. Ну раз уж она наста­ивает, хотя он пришел не за этим. Она переспросила как его зовут, а то сразу как-то не уловила. Арман, Ан­ри Арман. Мать оторопела: – Вы владелец предприя­тий Арман? В ее вожделенную Тару у подножья Альп явился долгожданный Волшебный принц. Без кольца на пальце. В этом она удостоверилась, прежде чем пригласить соседа на чашечку кофе.

Мы все, сыновья и дочери, с ужасом наблюдали за этой встречей. Свершилось. На сцену вышел Биг-босс, готовый похитить мать на глазах у детей.

А мы-то наивно полагали, что здесь, в альпийских лугах, нам бояться нечего. Мы чувствовали себя в пол­ной безопасности среди белоснежных глубоких сугро­бов в обществе нашего общего дядюшки. В чайничке настаивался душистый иссоп. Угрюмые пастухи мол­ча погоняли своих баранов. Звенели колокольчики. А Бигбоссы тем временем наслаждались солнечным Сан-Тропе, катались на собственных яхтах с загорелы­ми нимфетками и рвали букеты гладиолусов. Нор­мальному Бигбоссу и в голову не придет бродить по заснеженным вершинам, купаться в ледяных реках и зарабатывать себе мозоли, гоняясь за сернами.

Как мы заблуждались! В первую минуту мы гото­вы были разбудить дядюшку, хорошенько встрях­нуть его, крикнуть: «Не спи, а то твой бесценный клад достанется другому! Вставай, заправь рубашку, втяни живот, расправь плечи! Ты должен нас защи­тить! Нам нужна твоя помощь! Как ты можешь спо­койно храпеть, переваривая гусиный паштет и пер­сиковое мороженое, когда владелец предприятий Арман того и гляди умыкнет твою невесту?»

Мать вдруг вся преобразилась. Она носилась по дому в пышных свободных юбках и обтягивающих маечках, то и дело напевая себе под нос, принимала солнечные ванны, без конца меняла прически, разда­вала поцелуи направо и налево, расточала ласки, об­нимала нас, твердила, что очень нас любит. Любовь сделала ее нежной. Любовь течет как река от одного любовника к другому, орошая все на своем пути, на­полняя живительной влагой все одинокие сердца, встретившиеся ей по пути, но едва достигнув своего избранника, быстро забывает обо всех прочих.

Глядя на нас со слезами на глазах, мать спрашива­ла, красива ли она. Она боялась показаться ему неле­пой, хотела быть изысканной и непринужденной. Мы были ее послушными зеркалами, мы осыпали ее ком­плиментами, пели ей дифирамбы. Мы бросали к ее ногам всю свою любовь, а мать с готовностью ее при­нимала. Она прикрывала глаза, улыбалась, раздавала нам карманные деньги и велела ехать кататься на озе­ро. Мы шепотом благодарили и быстро сваливали. На озере мы с братиком изо всех сил крутили педали, чтобы поспеть за старшими. Мы не узнавали мать: ее словно подменили. Она будто светилась изнутри. Рас­цвела, повеселела, стала легкой, воздушной.

– Ты думаешь, с папой все тоже так начиналось? – спрашивал братик.

– Конечно, – отвечала я, – любовь всегда так на­чинается. Это такое волшебное чувство…

– А ты откуда знаешь?

– В книжках читала.

– Думаешь, с папой у нее тоже было волшебное чувство?