Алая нить - Лариса Райт Страница 13

Хосе ждет, что девочка согласится, и он в конце концов сможет успокоиться: его дочь распрощалась с мечтой о будущем матадора.

– Хорошо, папа, – покорно кивает Лола от двери. – Давай. Я не буду больше заниматься. – Она берется за ручку, оборачивается и, блеснув зубами, добавляет: – С тобой.

– Подожди! – требовательно кричит он.

– Да? – кокетливо вопрошает хитрюга.

– Что? Что все это значит?

– Это значит, – гневно начинает выговаривать Лола, подходя к отцу, – это значит, что я не хочу больше быть ученицей обманщика! Это значит, что я не желаю носить клеймо худшей, когда на самом деле я лучшая. У меня есть глаза, папа, и я прекрасно вижу, что мое место уже давно среди тех, кто оттачивает свое мастерство на арене. И если ты не пустишь меня туда, я найду того, кто сделает это!

В глазах дочери столько огня и необузданной ярости, что Хосе мгновенно понимает: она не шутит. С ее навыками, умениями и родственными связями Лолу примут в любую другую школу тореадоров, а если он вздумает чинить ей препятствия, потеряет дочь. И все же он предпринимает последнюю попытку отговорить упрямицу:

– Ты права, права, Лола. Я действительно не хочу, чтобы ты становилась матадором. Я боюсь за тебя. Столько пикадоров, матадоров, бандерильерос, церемониймейстеров погибли во время корриды!

– И много среди них было женщин? – язвительно спрашивает Лола.

– И опять ты права. Но отсутствие слабого пола в списке погибших лишь подтверждает то, что коррида – не женское занятие.

– Угу. И двадцать седьмого мая тысяча восемьсот тридцать девятого года на арене тоже были мужчины [26].

– Лола, за свою карьеру матадор получает примерно двадцать ударов рогом.

– Расскажи это Мартине Гарсиа [27].

– Выступать начинают в двадцать лет, в сорок выходят на пенсию, а звездных сезонов – всего семь за карьеру.

– А об этом – Кончите Синтрон [28].

– Доченька, чтобы драться с быком, надо обладать недюжей физической силой, а ты у меня маленькая и хрупкая.

– Ну конечно! В двадцать-то лет все просто богатыри на арене. А ты у меня хуже Франко!

– Да что ты можешь знать о Франко! – возмущается Хосе такому сравнению.

– Достаточно того, что он запретил женщинам выступать. Но ведь это право вернули уже почти двадцать лет назад, и ты не можешь остановить меня.

– Чего ты хочешь, Лола? Лишиться жизни?

– А ты этого хотел, когда стал матадором? Я хочу того же, чего хотел ты, папа. Я не хочу и не собираюсь умирать, но я хочу стать хозяйкой собственной жизни. Я не хочу убивать, но я буду делать это так, как того требует искусство корриды. И я хочу стать ее художником, рисующим на арене свой автопортрет.

– Где ты вычитала эти красивые слова?

– Неважно!

– Хочешь ты этого или нет, но бык может забрать жизнь.

– Я хочу чуда, папа! Я уже три года каждый день прихожу сюда. И я прекрасно помню, что написано на одной из стен: «Стать великим в бое с быками – почти чудо. Но кому это удается, у того бык может забрать только жизнь. Славу же – никогда» [29].

– Ладно, Долорес Ривера, – Хосе склоняется в почтительном поклоне. – Тебя не переубедить. Пойдем на арену.

– Папа! – победоносно визжит девочка и душит отца в объятиях.

– Похоже, я подорвал твое доверие, детка, – матадор гладит жесткие кудри дочери. – Что прикажешь делать с этим?

– Исправлять.

– Так что же прикажешь делать с твоим репортажем, Долорес? – выжидающе спрашивает дон Диего.

Лола виновато вздыхает:

– Исправлять.