Единородная дочь - Джеймс Морроу Страница 13

Мелькал раздвоенный язык, яд капал с хищных клыков, черная змея отчаяния вползла в душу преподобного Билли Милка. Он шел по набережной, предаваясь тяжким раздумьям. Тщетно, все тщетно, Господь оставил его. Семь — это многократно повторенное число Откровения, — семь долгих лет Билли не получал от Небес наставлений. Раньше голоса серафимов внушали ему, что только он избран призвать Иисуса и облаченное в белые одежды воинство числом сто сорок четыре тысячи, шествующее перед его внутренним взором, чтобы предать священному огню развратный Вавилон. Этот красочный внутренний спектакль достиг кульминации в 1984 году. Именно тогда произошло невероятное событие, убедившее Билли, что и серафимы, и белое воинство были действительно ниспосланы ему Богом, а не являлись болезненными галлюцинациями.

Он принимал душ, как вдруг миссис Фостер, обычно такая обходительная и тактичная, рывком отодвинула полиэтиленовую занавеску, и теперь единственным прикрытием для грешной плоти Билли служил разве что пар.

— Он видит! — воскликнула она.

— Видит? Кто?

— Тимоти видит!

— Что вы имеете в виду?

— Его глаза! Он прозрел!

Как был голый, Билли выбежал из ванной. Это была правда. Столы, стулья, ложки на столе, семейную Библию, портрет матери на камине, мыльную пену на теле отца — его голубоглазый мальчик все это видел.

— Тимоти, что произошло?

— Мне подарили зрение!

Зрение! Его сын видит! Мальчик, который видит, может играть в Детской Лиге, ходить в цирк, смотреть, как отец проповедует с кафедры, он может кататься на коньках и на лыжах, ездить на десятискоростном велосипеде.

— Кто подарил?

— Ангелы. Они подарили мне глаза!

Но после этого незабываемого события наступил ужасный провал, Господь словно забыл о нем. Семь долгих лет — ни единого знака, ни малейшего подтверждения свыше. Теологические инстинкты Билли подсказывали ему, что Атлантик-Сити и есть этот самый Вавилон, описанный в Откровении. Всякий раз, приезжая в этот город, он ждал благословения Небес, но глаз-фантом по-прежнему застилала дьявольски непроглядная пелена.

Он переключился на другие города: Майами с его наркотическими магнатами, Сан-Франциско с его гомосексуализмом, Нью-Йорк с его подростковой преступностью, — но тщетно, все было тщетно. Почему Господь не открывает ему его предназначения, неужели правда зрение вернулось к Тимоти ценой утраченной Билли способности внутреннего видения?

«Да не оставит надежда всякого, сюда входящего», — провозглашала неоновая вывеска, вспыхивающая над входом казино «У Данте». Набрав побольше воздуху в грудь, Билли прошел через холл отеля и оказался в казино, пульсирующем накалом страстей. Вдоль обитых велюром стен верхнего яруса выстроились «однорукие бандиты» и покерные видеоприставки. Шумно вертелся громадный диск с надписью «Колесо фортуны», мелькали вселявшие надежду круглые числа, звякали колокольчики, звенел монетный каскад, едкий табачный дым заставлял слезиться единственный глаз Билли — если Вавилон не здесь, то где же?

Он спустился ниже. На втором ярусе улыбающиеся банкометы в кроваво-красных смокингах заправляли за карточными столами. Ниже крупье, с изображением клевера на отворотах пиджаков, надзирали за столами для азартных игр. Пройдя все круги ада, Билли наконец оказался в преисподней, в центре которой вертелось массивное колесо рулетки, приковавшее к себе взгляды стоявших вокруг разодетых игроков. Каждый из них, казалось, чувствовал себя здесь как дома. Каждый, казалось, знал, где находятся электропробки, где течет водопроводный кран, какие секции ковра пора заменить. Несмотря на многократное посещение подобных заведений, Билли так и не понял, чем вызвано подобное ощущение.

Новый Иерусалим. Нью-Джерси. Несомненно, здесь и стоять Граду Всевышнего. Билли даже произвел некоторые подсчеты. Штат Садов [4]и государство Израиль занимали одинаковую площадь: 7892 квадратных мили, в зависимости от того, как провести границы Израиля.

Шарик сделал свой выбор, рулетка остановилась. Игроки бесстрастно подсчитывали прибыль и потери, делали новые ставки, складывая жетоны аккуратными стопочками, как провинциальные матроны — крекеры в своих буфетах.

И тут свершилось. После долгих лет сна пробудился глаз-фантом.

От вращающегося колеса рулетки поднялась призрачная ладонь и поплыла к нему, как душа нерожденного младенца. Указывая ему дорогу бледным пухлым пальцем, она вывела его из преисподней, провела по кругам ада и направила на скрещение улиц Сент-Джейкоб и Пасифик, туда, где в холодном свете уличного фонаря стоял газетный автомат.

Билли опустил в ячейку два четвертака и получил на руки экземпляр «Сладкой жизни», газетенки, напечатанной на тонкой оберточной бумаге. С первой страницы на него устремила взгляд, полный сладострастия, молодая женщина в блестящем, словно из фольги, неглиже. Ее кожа была пронзительного оранжевого цвета, словно фотография сделана с экрана телевизора начала шестидесятых. «Триш, — гласила надпись на фотографии, — звонить 239-99-99».

«И на челе ее написано имя: тайна, Вавилон великий, мать блудницам и мерзостям земным».

Вот оно! Долгожданный знак! Если уж Великая Блудница главы семнадцатой появилась в Атлантик-Сити, разве это не тот же самый Вавилон, который Господь жаждет стереть с лица земли? Билли ознакомился с предложением. Бэбс в бикини из металла, с волнующей копной рыжих волос. Джина в «съедобной пижаме» из взбитых сливок и с взмывающими кверху, словно сопла самолета-истребителя, бровями. Дженни, черненькая и приветливая, как Суламифь из «Песни песней». Беверли с каскадом белокурых волос, пухлыми губами, в пурпурно-красной рубашке… «И жена облечена была в порфиру и багряницу…» В пурпурной рубашке!