Охота на викинга - Нильс Хаген Страница 13

— Нильс, мой мальчик, — говорила тетя Марта, — человеку лучше иметь руки свободными, чтобы он всегда мог перекреститься, подать милостыню или погрозить кому-нибудь кулаком…

Спасибо тебе, тетя Марта! В мою левую руку клещом вцепился парень с ножом, а вот правая свободна. Пакет с Зеленой феей и другими покупками висит у локтя — он мне не помешает.

Я действую быстро и четко, сам удивляясь, как это у меня получается. Бью того грабителя, что держит меня под ножом, в голову.

Раз, другой! Голова у него твердая, словно из чугуна, но на самом деле это, конечно, не так. Парень что-то кричит, ругается и отшатывается от меня, нелепо размахивая ножом.

Теперь и левая моя рука свободна. Ну, дорогие русские друзья, посмотрите, что такое датский викинг в гневе!

— Илюха, вали его! — уже не орет даже, а буквально визжит атакованный мною хозяин ножа.

Второй грабитель налетает сбоку, и я получаю несколько очень чувствительных ударов в плечо и грудь. Он бьет не кулаком, а чем-то железным. Кажется, такая штука называется кастет, она надевается на руку и похожа на большие железные перстни, скрепленные между собой.

А потом он попадет мне в голову, и там все взрывается, словно много-много петард. Из носа по верхней губе течет кровь, я чувствую ее первобытный, соленый вкус во рту. И вдруг слышу, как мой дедушка, старый дедушка Гуннар, поет на древнескандинавском языке свою любимую песню про Филлемана и Магнхилд. Эту песню пели викинги, когда гребли на драккарах против течения, входя в устья европейских рек. По ним они поднимались к богатым городам, брали их на меч, сжигали и уплывали восвояси с богатой добычей и пленниками.

Филлеман шел к реке

К самой красивой липе

Там хотел он поиграть на золотой арфе

Потому что руны обещали ему удачу

Филлеман обходил течение реки

Мастерски мог он на золотой арфе играть

Он играл на ней нежно, он играл на ней хитро

И птица была тиха на зеленом дереве

Когда я был маленьким, то думал, что дедушка узнал эту песню от своего дедушки, тот от своего — и так далее, а в начале этой цепочки был тот самый викинг Филле, что любил девушку Магнхилд и освободил ее из плена у тролля. А потом выяснилось, что это известная песня и ее даже играют современные группы — In Exstremo, например.

Но это не важно. Важно другое — для меня песня про Филлемана всегда была гимном победы. И я запеваю ее, размахивая кулаками, в темном московском дворе, запеваю, как заклинание, а в пакете звенят две бутылки абсента, и это — чудесный аккомпанемент.

Я несколько раз сильно бью парня с кастетом, потом поворачиваюсь и бросаюсь на парня с ножом, который хотел напасть на меня сзади. Мы сшибаемся, и я хватаю нож прямо за лезвие и выдергиваю из его ладони. А потом я начинаю бить его, выкрикивая слова песни:

Он играл на ней нежно, он играл на ней громко

Он играл Магнхилд, свободный от рук тролля

Потом поднялся тролль из глубин озера

Он громыхал в горах и грохотал в облаках

Тут разбил Филлеман арфу со всей своей силой

И отнял так у тролля его силу и мощь

— Антоха! — кричит за спиной парень с кастетом. — Ну его на хрен, он же псих!

Я поворачиваюсь, заношу руку для удара. Парень исчезает в темноте. Возвращаюсь к Антохе.

— Су-ука… — хрипит он, шатаясь, — я попал ему кулаком в горло. Надвигаюсь на него — добить. Антоха машет на меня руками, как на пчел, и уходит куда-то в темноту.

Я умолкаю — песня кончилась. Во дворе тихо и пусто. Я, кажется, победил.

Впрочем, нет, я здесь не один. Мархи стоит в нескольких шагах от меня. Она что-то хочет сказать, но у нее не получается.

— Сгинь! — говорю я ей и смеюсь. В воздухе сильно пахнет полынью — это моя Зеленая фея не выдержала битвы с силами зла. Чары Мархи ее одолели — из пакета капает, хрустят осколки.

Вытряхиваю содержимое пакета на землю. Оказывается, что одна бутылочка уцелела. Беру ее за тонкое горлышко, сворачиваю пробку и лью в рот горький, обжигающий напиток.

Я победил! Я, как Филлеман, одолел тролля, причем этим троллем было мое собственное прошлое.

Мархи исчезает бесшумно и незаметно. Все, ее больше нет. А теперь мне нужно идти домой, ложиться в постель и спать, потому что у меня завтра день рождения. Мне исполняется тридцать три года…

Я просыпаюсь в темноте. Изумрудно светятся на музыкальном центре цифры часов: 04:57. Я абсолютно трезв, чувствую себя выспавшимся и полным сил. У меня такое ощущение, что я выздоровел после долгой болезни. Это ощущение я впервые испытал в детстве, мне тогда было лет пять. Я простудился на Хэллоуин, когда с Северного моря пришел циклон, и весь Копенгаген завалило снегом по самые крыши автомобилей. Мы с братом и сестрой отправились к дяде Ульрику, тому самому, женой которого была тетушка Марта, а перед самими их дверями нарядились привидениями — сняли куртки и закутались в простыни. Вот только открыли нам не сразу, и мы совершенно промокли и замерзли.

А на следующий день у меня поднялась температура, начался кашель, и через два дня меня увезли в больницу. Я лежал там долго-долго — всю осень, всю зиму и даже немножко весны. Мне кололи уколы, ставили капельницы, давали дышать кислородом и еще много чего всякого делали, но я все равно чувствовал себя плохо, у меня была слабость, и я почти ничего не ел.

Но, однажды вот так же в самый темный предутренний час я проснулся оттого, что понял — я здоров. И еще мне захотелось есть. И не просто какую-нибудь еду, нет, я захотел бабушкину индейку, румяную, с темной корочкой и нежным мясом, пропитанным соком можжевеловых ягод. Я лежал и захлебывался слюной, представляя, как папа отломит мне ножку, и я вопьюсь зубами в эту индейку, а пахучий сок будет брызгать в разные стороны, и все будут смеяться, глядя на то, как я ем…

Сейчас я тоже хочу, только не индейку. Я хочу женщину. Молодую, сильную, красивую, ласковую и нежную. И впервые за три года эта женщина — не Мархи.

Мархи больше нет. Я прошел через обряд изгнания ее из своей жизни, через жертвоприношение собственной кровью. Один сделал так же, когда висел на Мировом древе Иггдрасиле. Мои предки были язычниками и приносили своим богам в жертву живых людей. Я живу в двадцать первом веке, но я — достойный потомок тех, кто держал в страхе всю Европу.

«А furore Normannorum libera nos, Domine!»[9]

Русские называют викингов-норманнов варягами. Они тоже считают, что варяги были их предками. Получается, что там, в темном дворе, столкнулись потомки великих мореплавателей и воинов. Столкнулись по злой воле креольской ведьмы с Мартиники и своей кровью смыли черное колдовство. Так это или нет, конечно же, неизвестно, но одно я знаю точно — теперь я очистился от этой скверны, от этого любовного безумия, от черной магии и злых чар. Или просто перестал быть дураком. Что более похоже на правду и логичнее.