Манхэттен-Бич - Дженнифер Иган Страница 13

В разгар этой счастливой поры Эдди почти не замечал судов, бесцельно болтавшихся у причалов, в которые упирались узкие улицы, тянувшиеся от Бродвея, однако не забывал укреплять свое положение: исправно ходил в церковь на службу и на завтраки братства Ангела-Хранителя и Рыцарей Колумба, куда являлась вся профсоюзная верхушка; покупал дорогущие билеты на ежегодный торжественный ужин с музыкой и танцами, где чествовали тех, кто сумел добиться высокого положения в обществе. Отчасти ему хотелось блеснуть красоткой женой, с кудряшками старлетки и гибким телом танцовщицы. По присловью, ирландские девушки скукоживаются уже к концу венчания, и Эдди с удовольствием отмечал про себя, что единоверцы чуть не лопаются от зависти и неуверенности в себе и своей половине.

Слава богу, что он всегда поддерживал эти связи, слава богу! После биржевого краха, как только он потерял работу (театр закрылся) и атрибуты богатства (которого, как выяснилось, никогда и не было) стали испаряться один за другим – соболя, жемчуга, квартира, парные портсигары фирмы “Картье”, – Данеллен радушно принял Эдди, купил у него “дюзенберг” и выдал профсоюзный билет. Когда Эдди встал в одну из двух очередей, ежедневно выстраивавшихся на пирсе в надежде получить работу, он сунул зубочистку за левое ухо – по примете его как минимум пошлют в трюм, а скорее всего, поставят на погрузку, что было бы совсем неплохо. Иначе его семья умрет с голоду. Позже, в тридцать втором году морские грузовые перевозки почти прекратились, но Данеллен оставил его при себе – мелкой профсоюзной сошкой на побегушках, зато в приличном костюме в тонкую полоску, – и предоставил ему “дюзенберг”, чтобы ездить по его поручениям. Как-то днем Эдди ехал по Уолл-стрит и заметил на углу торговца яблоками, его лицо показалось ему знакомым. Только проехав мимо, Эдди сообразил: это же его бывший биржевой маклер.

Услышав, что отец отпирает входную дверь, Анна открыла глаза. За окном – ни звука, значит, уже очень поздно. Даже трамваи не звенят. Она на цыпочках обошла китайскую ширму – ее ставят, когда к ним приезжает тетя Брианн, – вошла в темную гостиную и остановилась. Отец у кухонной раковины намыливал голый торс. Анна завороженно наблюдала за ним. В кухне горел свет, и отец ее не видел; на миг ей стало страшно: показалось, что это и не отец вовсе, а какой-то чужак, к которому она не имеет никакого отношения. Худой, красивый, занятый своими мыслями незнакомец.

Он вышел в туалет, и Анна стала ждать его в кухне. Увидев ее в ночной рубашке, он вздрогнул, но тут же от испуга не осталось и следа. Он снова стал самим собой. И она тоже.

– Ты почему, дорогуша, не спишь?

– Тебя жду.

Он подхватил ее на руки и чуть не потерял равновесие. От него пахнуло лекарством, и она поняла, что он выпил.

– Ты растешь, становишься больше, – прислонившись к притолоке, заметил он.

– А ты – меньше, – отозвалась она.

Чуть пошатываясь, он понес ее через гостиную к двери в детскую спальню. Жалюзи в гостиной были подняты; не спуская Анны с рук, отец прислонился к оконной раме, и они вместе уставились в темноту за стеклом. Анна нутром чувствовала, какой огромный город раскинулся вокруг, его щупальца улиц и авеню тянулись к рекам и порту.

– Тихо-то как, слышишь? – осторожно, будто опасаясь чего-то, сказал он. – Сразу ясно, что в порту полный застой.

– Ни одного корабля.

– Ни одного.

– А я птичку слышу.

– Какие птички, в этакую рань.

Но тут же чирикнула какая-то птаха – последний оплот перед надвигающейся зимой. И как по сигналу небо на востоке посветлело.

Анну разбирало любопытство:

– Ты всю ночь прогулял.

– Ничего, до обедни выспимся.

А сам медлил, прислонясь к оконной раме и не спуская Анну с рук. Сколько еще раз он сможет поднять ее на руки? Даже сейчас она высоковата.

– Я тут буду спать, – обняв отца за шею, заявила Анна.

После недавнего мытья его кожа пахла мылом “Айвори флейкс”. Она приникла щекой к его голому плечу и закрыла глаза.