Красивая ложь - Лиза Ангер Страница 12

— Ну что ж, задай эти вопросы, и я на них отвечу, — обратился ко мне отец. Его смех оборвался так же внезапно, как начался. — Я не верю в то, что ты сомневаешься в моем отцовстве, Ридли. Мне кажется, что кто-то решил поживиться за наш счет.

— Ты же умнее, чем они предполагают, да? — Быстро кивая головой, мать произнесла эти слова едва ли не обвинительным тоном. — Я хочу сказать, что твое фото целую неделю или более того показывали по телевизору и печатали в газетах. Какой-то сумасшедший решил, что ты напоминаешь ему кого-то из прошлого. Он либо безумец, который хочет внушить тебе, что ты его дочь, либо у него какие-то свои планы. Это так глупо.

Я молчала, но мои сомнения по-прежнему не давали мне покоя.

— Но как так вышло, что у меня нет фотографий до двухлетнего возраста? — наконец спросила я и сама поняла, что мой вопрос прозвучал как-то по-детски.

— О боже ты мой, — устало произнесла мать. — Ты сейчас напомнила мне Эйса.

Я ненавидела, когда родители сравнивали меня с братом. Он был ребенком, который принес им одни страдания, одни разочарования. Он выбрал улицу, растоптал все, что было для них свято. Ему было плевать на их любовь, и он на протяжении многих лет стал для них источником горя и боли. Я внутренне сжалась, но старалась этого не показывать. Я продолжала смотреть на мать, и она ответила.

— Я уже рассказывала тебе, что мы хранили фотографии в подвале. Подвальное помещение однажды затопило, и все фотографии испортились. Если я не ошибаюсь, там были снимки из роддома и все фото, на которых ты запечатлена в младенческом возрасте.

Она действительно говорила мне об этом, но я почему-то забыла. Мне было страшно неловко, словно меня уличили в каком-то недостойном поступке. Но какая-то неведомая сила заставила меня продолжить допрос.

— Наверное, там были и фото периода твоей беременности?

— Нет, — протяжно ответила она, как будто разговаривала с маленьким ребенком. — Во время беременности я очень сильно изменилась. Я была такой огромной, что стеснялась фотографироваться. Я знаю, что это звучит глупо, но я была тогда еще очень молода.

Моя мать была красавицей с миндалевидным глазами и молочно-белой кожей. У нее был красивые губы, которые могли растянуться в жизнерадостной улыбке, способной зажечь звезды на небосклоне. Но когда она сердилась, то превращалась в каменное изваяние. Она была из тех матерей, которым не надо укорять. Одного ее взгляда было достаточно, чтобы донести до тебя всю глубину твоего проступка. Она обратила на меня как раз один из таких взглядов, и от меня потребовалась недюжинная храбрость, чтобы продолжить.

— Я не похожа ни на кого из вас.

Моя мать отвернулась и презрительно фыркнула. Она встала и прошла к плите. Мой отец нерешительно посмотрел на нее. Он всегда подчинялся вспышкам ее темперамента. Мое недоверие возросло от этого еще больше, но я хранила молчание. Отец обратил на меня свой взгляд.

— Это неправда, Ридли, — сказал он. — Ты очень сильно похожа на мою мать. Все так говорили, разве ты не помнишь?

Теперь, когда он упомянул об этом, я вспомнила, что это действительно так. Я и сама замечала, что у меня такие же выразительные глаза, темные волосы и высокие скулы, как у моей бабушки. На секунду мне показалось, что я сошла с ума. Может, у меня посттравматический синдром? Такое показывают в разных шоу. Люди думают, что, пробыв неделю героями, могут и дальше рассчитывать на всеобщее внимание, но, заметив, что их ожиданиям не суждено оправдаться, впадают в депрессию. Возможно, то же самое происходит и со мной? Я слишком драматизирую события, так как не могу смириться с потерей аудитории.

— Но Эйс сказал в тот последний вечер ужасную вещь, — настаивала я.

— Ты просишь меня объяснить поведение Эйса? — в голосе моего отца прозвучала грусть. Я поняла, что упоминание имени моего брата больно ранило отца. Внезапно атмосфера в комнате накалилась до предела. — Я ничего о нем не знаю.

Мы погрузились в молчание. Моя мать стояла у плиты, скрестив руки и опустив голову. Отец сидел напротив меня; в его взгляде читалась мольба и немой укор. Он пытался понять, зачем я принесла в дом это фото, что я хотела услышать в ответ на свои нелепые вопросы. У меня пересохло в горле, и я не знала, как объяснить свой поступок.

Мой отец отодвинул от себя снимок, и я подхватила его, чтобы еще раз рассмотреть. Но он уже не имел надо мной былой власти. Это была просто пара с ребенком. Незнакомцы. Чужие люди.

— Я прошу прощения, — сказала я, засовывая фото в карман.

Стыд зажег мне щеки, и я боролась со слезами, которые, я чувствовала, вот-вот выступят на моих глазах.

— Я не знаю, что заставило меня придать этому значение, — произнесла я.

Отец коснулся моей руки.

— Ридли, ты пережила стресс. На прошлой неделе произошло слишком много событий. Кто-то решил неудачно пошутить. Тебе надо вызвать полицию.

Я подняла брови:

— И что я им скажу? Что какой-то псих довел меня до нервного срыва, прислав мне эту фотографию?

Отец пожал плечами и посмотрел на меня с сочувствием, которого я не заслуживала. Мама вернулась к столу с чашками горячего чая. Она села, и в ее мимолетном взгляде я заметила что-то новое, но я не была до конца в этом уверена. Может, она была возмущена тем, что я проявила слабость, так охотно поверив в существование какой-то тайны и не подумав о том, что этим я могла больно ранить их?

— Мама, прости меня.

— Все в порядке, моя дорогая. Я понимаю, что ты была растеряна. Особенно если учитывать все, что тебе пришлось пережить.

По ее голосу я догадалась, что на самом деле она не понимает, как можно было так поступить.

Позже, в электричке, я сидела, прислонившись к окну, и наблюдала, как картинки городского пейзажа сменяют одна другую. Я просидела у родителей, весь вечер ощущая неловкость. Мы съели на десерт шоколадное мороженое, а потом я помогла матери убрать в кухне и поспешно покинула их дом. Моя мама вела себя холодно и отстраненно, а когда я уходила, едва обняла меня. Это было в ее характере. Ей требовалась абсолютная и безоговорочная преданность. Как только у нее появлялся повод сомневаться, она превращалась в Снежную королеву и ждала, что время окажется лучшим наказанием для провинившегося.

Нас связывали не только слова, но и жесты, малейшие движения, которые поддавались быстрой расшифровке. Моя мать могла смириться с потерей одного ребенка, обвинив в этом его пристрастие к наркотикам. Но если бы она потеряла и второго ребенка, то ей бы волей-неволей пришлось заглянуть в себя, а этого ей делать не хотелось. Когда я была маленькой, я больше всего страшилась материнского гнева. Еще больше я боялась разочаровать ее. Я очень неловко чувствовала себя из-за того, что по моей вине был испорчен вечер. Я не понимала, как анонимная записка и фотография незнакомых людей могли настолько вывести меня из равновесия.