Меня зовут Гоша: история сироты - Георгий Гынжу Страница 12

В школе мне, кстати, никакие предметы не нравились. Разве что уроки труда – вырезать аппликации, оригами, картинки разные рисовать, вот и все. А на всем остальном я сидел как дятел. Конечно, старался поначалу и даже что-то понимал, но давалось мне это тяжело. Если бы не награда, вообще забил бы сразу. У нас тогда вместо оценок были наклейки, и вот это мне нравилось – я старался их получить как можно больше, они у меня красовались в тетрадях. Было, чем гордиться. Но когда во втором-третьем классах пошли оценки, да еще и задачи начались по математике, на этом все. Я перестал воспринимать информацию. В учебниках меня интересовали только картинки, а не то, что написано. Любопытства я за собой никакого не помню, чтобы было интересно что-то учить, узнавать. Такого точно не было. Как в младшем возрасте не был «почемучкой», так и в школе любознательным не стал. Хотя родился я совершенно здоровым, никакой умственной отсталости или чего-то такого в помине не было. Потом слышал, что так депривация влияет и интернатные условия – тормозится умственное развитие, память ухудшается, тыры-пыры. Ну вот, наверное, оно и было. Диагноз-то у меня никакой не стоял, хотя и собирались отправить в коррекционный детский дом для детей с особенностями умственного развития. Кстати, и у многих других ребят, с которыми мы были в дошколке и которые потом попали в коррекционку, тоже диагноза не было. Поначалу. Я хорошо помню, например, Родика. Такой веселый был мальчишка в соседней группе, постоянно какие-то игры придумывал, косячил как все. Лицо живое, глаза горящие. И вот его как раз отправили перед первым классом в коррекционку – наверное, тоже тесты плохо написал, – и я потом видел его в летнем лагере через несколько лет. Как я испугался! Это был совсем другой человек. Не знаю, как так может быть, но у него было лицо абсолютного дебила. Разве что слюни изо рта не текли. Наверняка уже и умственная отсталость, и все, что хочешь – все диагнозы. Тупой, безразличный, он больше ничего не придумывал, а слонялся туда-сюда без цели. Я тогда просто офигел и подумал, что сам был от этого на волоске. Несколько дней ходил пришибленный. Хорошо, что родился таким везучим! Тоже мог бы в коррекцию загреметь. И диагнозы бы уже стояли.

В общем, учеба меня сразу не заинтересовала. Скучно так, что просто жесть. Но в младших классах я делал то, что велят.

– Первый урок у нас чистописание, – говорила Валентина Ивановна, – открывайте тетрадки на третьей страничке.

Мы открывали, шуршали страницами. Она ждала.

– Видите чертежи? – наконец все в классе находили то, что надо. – Теперь обводите их по схеме. И с третьей по шестую страницу работаем.

Что тут может быть интересного?! Мы сидели и, кто как может, что-то там обводили. Смертная скука. Но были в классе исключения. Самородки. Когда я слышу, что все дети в детских домах не хотят и не умеют учиться, то есть такие, как я, меня это реально бесит. Конечно, нет! Все разные. И к учебе мы относились по-разному. Да, многим из нас не до школки было – кто мать из тюрьмы ждет, кого постоянно задирают, и он думает, как бы в очередной раз не огрести, кому с утра до вечера новая семья мерещится, и он сидит в баторе как на чемоданах. Да мало ли что. Но вот у нас в классе подобралась сильная компания, и были ребята, которые учились с настоящим интересом. Максим, Никита и Саша. Тимик, конечно, особо не напрягался, как и я. Дима тоже. Надо учиться, и мы сидим за партой. Все. Но вот таких любопытных у нас в классе, которые бы дополнительные вопросы учителю задавали, чего-то там больше или лучше хотели понять, я все равно не помню. Не было принято. Валентина Ивановна сама нам все объясняла, не было ни у кого лишних вопросов.

С другими ребятами – не из нашего класса – мы пересекались в основном на прогулках. Правда, были еще на нашем этаже две другие группы, с ними мы хочешь не хочешь, встречались часто. Одна группа – это пятый класс, и вторая, кажется, шестой. С пятиклашками мы общались, иногда нам какие-то общие игры устраивали. Они были до нас как раз у нашей питалки, то есть она эту группу из начальной школы выпустила и потом нас взяла. И, конечно, старшие нас то и дело воспитывали. В основном, когда в туалете кто-нибудь умудрялся отличиться. Пятиклашки тут же прибегали к нам в группу и начинали вопить:

– Кто это сделал?!

– Че такое опять?

– Задолбали ссать мимо унитаза!

Мы находили крайнего, чаще всего сам провинившийся сознавался.

– Быстро взял тряпку, пошел вытирать! – командовали старшие пацаны.

Как раз с того времени и пошла мода вызывать старшаков, если нужно было кого-то из нас угомонить. Питалка всегда к своим бывшим воспитанникам за помощью обращалась: чтобы пришли и провели воспитательные беседы. Те с радостью приходили, на самом деле с нами разговаривали и еще придумывали какие-нибудь наказания. В основном они поначалу были связаны с физической нагрузкой. Например, надо было взять подушку, присесть с ней на полусогнутых ногах и держать ее на вытянутых руках. Или еще было наказание: лестницу мыть с первого по четвертый этаж. Или еще что-то делать за шестиклашек в плане уборки. Вестибюль у нас огромный, холл большой – драй, сколько влезет, до блеска. Так что тех, кто без конца косячит, воспитатели постоянно передавали старшим, а сами занимались нормальными детьми. Теми, кто вел себя тише воды ниже травы и поэтому не драил постоянно холл и вестибюль. Я, конечно, к таким не относился – часто не слушался, убегал, кричал: «Надоеееели! Отвалите, не буду ничего учить!» – вот меня и наказывали. В основном доставалось мне по двум причинам: во-первых, не хотел уроки делать, во-вторых, разговаривал после отбоя. В общем, мне постоянно попадало. Но со второго или третьего класса мы стали умнее. Поняли, что если уж косячить, то лучше вместе.

Мы часто не могли уснуть ночью, постоянно всей группой срывали отбои. Выглядывали из дверей спален, перебегали из комнаты в комнату, шептались, что-то там еще устраивали. В итоге питалки не выдерживали:

– Я сейчас позову старшаков!

– Не надо, – мы сразу затихали, – мы больше не будем!

Но тишины хватало ненадолго. Все равно продолжали шептаться. Тогда питалка все-таки выполняла угрозы, шла в старший корпус. В этот момент мы лежали и думали: «Хоть бы ее послали, хоть бы ее послали». Но все равно каждая питалка находила какого-нибудь добровольца. Вот приходит такой старшак и сразу орет на нас:

– Встали!!! Вышли из комнаты! Кто разговаривал?!

Мы лежим и думаем: «А зачем выходить? Вдруг не спалит. Подумает, что мы спим». И тогда питалка – у нас тогда, кстати, ночная была такая противная белая моль – рассказывала ему, кто шептался, кто выходил из спальни и нарушал порядок. Это обычно были я, Тимик, иногда еще пара пацанов.

– Ну что, – старшак вытаскивал нас из кроватей, – любим бегать, не спится? Давайте, подушечки взяли – и к стеночке.

«О боже!» – думали мы. Упражнение было такое – опираешься спиной о стену в полуприсяде и держишь на вытянутых руках подушку. И так стоишь, качаешь ножки с ручками. По времени я точно не знаю, сколько он заставлял нас так стоять, но ноги отваливались. Некоторые просто падали. Но чаще у нас подушки выпадали из рук. И он ставил нас и предупреждал: