Мальчик, сделанный из кубиков - Кит Стюарт Страница 12

С утра, отпросившись с работы на четыре драгоценных часа, я заезжаю за Джоди, и мы молча трясемся в машине по разросшимся бристольским окраинам. Мы оба отлично понимаем реальное положение дел. Сэму в школе трудно – не в плане учебы. Ну то есть и в плане учебы тоже, разумеется, но основная проблема не в этом. Основная проблема заключается в том, что он не умеет общаться с другими детьми. Не понимает, как надо. На детской площадке он не в состоянии присоединиться к игре, не расплакавшись, не украв футбольный мяч или не ударив кого-нибудь, – и благодаря этому стал изгоем. Даже хуже – всеобщей мишенью. Дети знают, что могут получить от него мгновенную реакцию, и никогда не упускают случая это сделать. Они как пираньи, которые чуют в воде кровь и набрасываются на свою жертву обезумевшей голодной стаей. Они даже не подозревают, что это коллективная травля, просто так само получается. Наверное, это что-то инстинктивное: выпихнуть из помета самого слабого и подвергнуть его остракизму ради блага общества. Я знаю лишь, что Сэм не играет с другими детьми. Мы считаем, что в школе с более щадящей атмосферой, подальше от городских мальчишек в переполненных классах, каждый из которых борется за место альфа-самца, он может лучше вписаться в коллектив. Во всяком случае, попробовать стоит. Как иначе?

– Проходите, – приглашает нас секретарша, благообразная бабуля, которая выглядит такой древней, что, кажется, вполне могла бы учиться здесь в начале XIX века, когда школа только открылась.

Я так увлекаюсь, представляя, как она, облаченная в чепец с оборками, выводит на грифельной доске таблицу времен глаголов, что Джоди вынуждена подтолкнуть меня локтем. Нас ведут в небольшой кабинет, основную часть которого занимает огромный деревянный письменный стол, заваленный бумагами и канцелярскими папками. В задней стене виднеется филенчатое окно, слегка приоткрытое и удерживаемое в таком положении кружкой, на которой в самом деле красуется надпись «Сохраняй спокойствие и продолжай учить». Я мысленно ставлю этому заведению первый минус. По оштукатуренным стенам под бесчисленными детскими рисунками змеится паутина трещин. Некоторые рисунки представляют собой идиллические разноцветные картинки в виде квадратных домиков и веселых человечков, зато на одном, похоже, изображены два человека в черных плащах, забивающие корову.

– Здравствуйте, меня зовут мисс Дентон, рада с вами познакомиться, – раздается негромкий приветливый голос из-за дешевого монитора по соседству с покосившейся стопкой учебников.

Мисс Дентон поднимается и протягивает руку. Лет ей где-то чуть за тридцать, сложения она миниатюрного, хотя яркое цветастое платье зрительно увеличивает объемы. Короткие светлые волосы заколоты одной-единственной пластмассовой невидимкой, на губах ядерно-красная помада. Выражение лица у нее дружелюбное и энергичное, в отличие от череды похожих на снулых рыбин учителей, которые дисциплинированно ободряли нас на протяжении первых лет обучения Сэма.

– Я Джоди, а это папа Сэма, Алекс.

Я больше не «мой муж Алекс», меня низвели до биологического родителя.

Пожимаю мисс Дентон руку и изо всех сил стараюсь не демонстрировать ничего, кроме воодушевления. Такое чувство, будто это собеседование, даже, пожалуй, проверка. Не знаю. Знаю лишь, что не хочу ее провалить.

– Я слышала, у Сэма проблемы в школе? – спрашивает она. – В прошлом году у него диагностировали расстройство аутистического спектра?

– Да, – говорит Джоди. – Он…

Она запинается, явно подбирая слова. Как вместить восемь лет борьбы в одно предложение, чтобы не создать впечатление, будто ты пытаешься втюхать издателю очередные слезливые мемуары?

– Он всегда немного отставал в плане речевого развития, – продолжает она. – И всегда вел себя очень беспокойно. Сначала мы думали, может, у него что-то со слухом, но потом прошли проверку, и она ничего такого не показала. Мы не вылезали от врачей, но нам твердили «надо наблюдать», и больше ничего. За чем наблюдать? В общем, когда Сэм пошел в ясли, стало понятно, что с ним что-то не так, но они не могли толком ничего сказать. Первым про аутизм упомянул координатор программ помощи детям с нарушениями развития в детском саду, но… Алекс, что они тогда сказали?

– Они сказали, у него все не настолько плохо, чтобы ему полагались индивидуальные занятия. Им не выделили бы финансирования. Но он так рыдал каждое утро, что мне приходилось нести его в сад на руках. Понимаете, с этого у нас начинался каждый день. Приходилось насильно его одевать, тащить в сад, потом весь день переживать, как он там. В начальной школе стало немного получше. Но…

– Ему по-прежнему плохо, – говорит Джоди. – Что бы это ни значило. – Она бросает взгляд на меня, но поспешно отводит глаза. – У него совершенно нет друзей.

Она вытаскивает из кармана платок и украдкой промокает глаза.

Мисс Дентон сочувственно улыбается и бодрым тоном принимается рассказывать нам о своей школе. У них четыреста учеников, так что школа немаленькая, но она настаивает на том, что у них домашняя атмосфера. Она говорит об «упоре на создание поддерживающей доброжелательной среды». У них есть пара учителей, имеющих опыт работы с детьми с аутизмом. Слова ее звучат заученно, но при этом искренне. Мало-помалу я чувствую, как в глубине души у меня зарождается и крепнет надежда – и у Джоди тоже, я это вижу. Школа обычно переполнена, но неподалеку как раз открылась новая штайнеровская академия, и несколько детей перевелись туда. Для Сэма найдется место. Если нам нужно.

– Впереди лето, у вас как раз будет возможность все обдумать, – говорит мисс Дентон. – Конечно, на дорогу по утрам времени уходить будет больше. Но мы постараемся сделать для него все, что возможно. Может, привезете его, пусть сам посмотрит на школу? Познакомится с детьми и педагогами. Я, конечно, не могу обещать, что у него будут занятия со специалистами в большом объеме, но у нас в школе детям хорошо.

«У нас в школе детям хорошо». Странно, что это подается как одно из здешних преимуществ. Разве не все школы должны стремиться к тому, чтобы детям в них было хорошо? Впрочем, радует ее готовность признать, что существующее положение дел не таково. Напротив, это самое «хорошо» – понятие трудноформализуемое. Его нельзя вписать ни в один образовательный или бизнес-план – и, если уж на то пошло, ни в одну ведомость. Его не добьешься при помощи правительственных грантов и не получишь по подписке на «Скай» за небольшую абонентскую плату (кстати, они сейчас как раз тестируют у нас в Бристоле суперскоростную выделенную линию, 200 мегабайт, волоконная оптика, прямо до двери… черт, я, кажется, отвлекся). Если бы мы могли сделать себе хорошо подобным образом, никто не остался бы неохваченным. Мы подписывались бы на это ощущение в Интернете. Мы бы скачивали и устанавливали специальное приложение. И плевать на цену. Мы заплатили бы за это ощущение что угодно.

Секретарша провожает нас до выхода. До парковки мы идем в молчании. В кустах боярышника, которыми окружена игровая площадка, заливаются птицы. Мы садимся в машину и долго сидим молча.

– Мне тут нравится, – произносит наконец Джоди.