Совпалыч - Виктор Солодчук Страница 12

Пришедшая сама собой идея написать книгу поначалу выглядела изящным и простым выходом из тупика. Просидев сутки над первой фразой и едва не лишившись рассудка, Арсений стал записывать все, что приходило в голову. Утром следующего дня он перечитывал написанное, ужасался нелепым строчкам и удалял все до последней запятой. За недолгое время первая страница перенесла насколько ледниковых периодов, стиравших с ее лица очередную текстовую жизнедеятельность, и осталась практически пустой. Все изменил переезд в новую квартиру.

Вообще-то, квартира была не очень новой, а еще точнее — даже не была квартирой. Комната в расселенном доме, окруженном строительными лесами, — вот и все, на что Арсений истратил остатки выходного пособия. Новое жилище обладало рядом значительных недостатков и примерно таким же числом несомненных достоинств. Во-первых, комнаты сдавались очень дешево. Во-вторых, дом находился в самом центре Москвы — Варсонофьевском переулке, короткой черточкой-тире соединяющем улицы Малую Лубянку и Рождественку. В-третьих, комната была просторной, а высокие потолки и большие окна мирили Романова со всеми неудобствами, которыми чревато полулегальное проживание в центре Москвы. В-четвертых, в квартире был телефон, с которого можно было звонить Вере бесплатно, потому что по всем реестрам в расселенной квартире уже никто не жил.

Незаконная жизнь доходного дома, построенного сто лет назад купцом первой гильдии Серафимом Гренкиным, началась с того момента, когда Миле Макаровой, супруге доцента Краснова — ответственного квартиросъемщика единственной нерасселенной квартиры в доме — пришла в голову гениальная идея обогащения за счет только что оставленных соседями сотен квадратных метров. Она распространила информацию по личным каналам, и через день в квартиры въезжали новые жильцы. Часть из них вскоре выезжала обратно из-за отсутствия в доме горячей воды. Прочие предпочитали принимать душ у знакомых или не принимали его вовсе. Со временем деятельная Мила договорилась о включении электроэнергии, и дом встрепенулся, словно старый инфарктник, получивший разряд в отделении интенсивной терапии.

Основная забота самопровозглашенного управдома теперь заключалась в том, чтобы дом на Варсонофьевском казался пустым и непригодным для жизни. Для этого Мила старательно сеяла хаос, разбрасывая на площадках поломанную мебель и строя баррикады из пустых коробок и газетного мусора. За ней послушно ходил беглый шахтер Кайло и периодически сбивал топором со стен древнюю вязь. Осколки мраморной лепнины Кайло расшаркивал ногами по углам или сбрасывал в лестничный пролет. Вечером он обходил все комнаты и проверял, хорошо ли натянута светомаскировка на окнах.

Владея единственной приватизированной квартирой в доме, Мила активно судилась с властями, требуя за свое выселение невозможно крупные компенсации. В незабвенном советском прошлом ответственный работник Комитета борьбы за мир, она вела войну по технологиям боевых марксистских отрядов Латинской Америки, не гнушаясь дополнять партизанские действия актами коррупции, политического шантажа и массированной пропагандой. Считалось, что старинное здание в стиле русский модерн должно было продержаться в нынешнем своем статусе еще полгода, а дальше шести месяцев никто из его нелегальных жителей в будущее не заглядывал.

Иерархия квартир была строго вертикальной. На верхнем, пятом этаже, где находилась бескрайняя квартира предприимчивой Милы, площадку украшал фикус в треснувшей кадке, на окнах сохранились дореволюционные витражи, и дверные ручки отсвечивали нечищеной медью. Кроме самой Милы и доцента Краснова, здесь жили кухарка Таня, ее жених — крепкий шахтер Кайло, детский писатель Журавлев, а также дальний родственник Милы по сестринской линии художник Барбакару. Весь четвертый этаж занимали две огромные коммуналки, отданные под съемочную площадку малоизвестному режиссеру. Творческая группа не торопилась завозить декорации и ставить свет, занимаясь таинственными «пробами». Здесь всегда было тихо.

Недра третьего этажа, в зависимости от колебаний платежеспособности и времени суток, могли вмещать от двадцати до пятидесяти человек. Жильцы представляли собой, в основном, студентов близлежащего архитектурного институт, а также их друзей или друзей их друзей. Пьянствующий детский писатель Журавлев, вселившийся одним из первых, сказал однажды, что баланс постоянно живущих на третьем этаже и временно ночующих равен соотношению провожающих и отъезжающих на Киевском вокзале в дни школьных каникул. А студентки третьего курса — художницы Ниточка и Пипеточка — утверждали, что такого количества типажей для эскизов не найти даже на переполненном футбольном стадионе. Романов же не замечал почти никого, подавленный кризисом семейной жизни. Витражей на площадке третьего этажа не было, а вот медные ручки здесь еще сохранились.

Одну комнату второго этажа занимали шесть украинских строителей, остальные пустовали. Именно до этого уровня находили в себе силы подняться коррумпированные и запуганные Милой комиссии, чтобы в новом акте засвидетельствовать свершившуюся пустоту дома.

Первого этажа не было: лестница сползала в объятия огромных размеров холла. На потрескавшемся потолке виднелись следы гигантской люстры, некогда освещавшей визитеров доходного дома. Теперь же боковая дверь в маленькую швейцарскую комнату была заколочена досками, а из подвала крепко тянуло запахом крысиного царства.

Арсений поселился на третьем этаже. Через пару дней ему стало казаться, что он прожил в этой комнате всю жизнь, а еще через пару дней появился Иваныч.

Произошло это так. Романов сидел за ноутбуком и пытался исправить неблагозвучное седьмое предложение. Всего предложений в романе было восемь, и дальнейшее развитие сюжета представляло загадку: писать было не сложно, но совершенно не о чем. Он взглянул в потолок и напечатал девятое предложение: «Стены в старых обоях восходили к потолку, словно квадратное, синее в полоску солнце». Время тонкой травинкой клонилось к горизонтали пятнадцати ноль-ноль — в банке он как раз в эту пору делал небольшой перерыв, чтобы выпить кофе и съесть круассан с крыжовником. Зажав под мышкой полбатона белого и сунув в карман халата остаток пошехонского сыра и пачку сливочного масла, Арсений отправился навстречу судьбе.

На кухне сидел старичок в трикотажном спортивном костюме и потягивал чай из блюдца. На столе перед ним лежали на белоснежном платке серый хлеб и тончайшими дольками нарезанный шоколадный батончик. Обратив внимание на вошедшего Арсения, старичок отставил блюдце и отрекомендовался.

— Здравствуйте, молодой человек. Меня зовут Иван Иванович Харламов, к вашим услугам. Для краткости — можно Иваныч.

— Арсений… э… Александрович. Романов, — произнес опешивший Арсений. — Приятного аппетита.

— Благодарю, — вежливо ответил Иван Иванович. — Угощайтесь на здоровье. Вы, собственно, какими судьбами?

— Я здесь живу, — сказал Арсений, и аккуратно положил на краешек стола хлеб из подмышки. — А вы… тоже? Живете здесь?

— Мы все живем здесь, — старик налил Арсению полную чашку горячего чая. — Только здесь и живем. Где же еще? Или вы утверждаете, что мы живем не здесь, а там? Тогда обоснуйте.