Алюминиевое лицо. Замковый камень - Александр Проханов Страница 12

Утренняя церковь была в желтом горячем солнце. Желтки сочно горели на белизне. Был виден фасад, обращенный к гостинице, нежный, лепной, как русская печь. И хотелось посмотреть на другие стены, полюбоваться на врата, но деревья плотно обступали церковь, и лишь трепетала вокруг серебристая листва.

Зеркальцев у окна чувствовал свежесть листвы, вкусный запах воды, оросившей цветы на клумбе. Был силен и бодр, устремлен в разгоравшийся день. Его ХС90 был вымыт, стоял во всей красе, освещенный солнцем. В темной глубине покрытия, как в стекле, мерцали смуглые малиновые искры, и машина, металлическая, лакированная, была похожа на тяжелый, напоенный светом георгин. Он подошел к автомобилю и легко погладил крыло, как будто это было бедро женщины, и машина отозвалась едва ощутимым трепетом. Он заглянул в хрустальные фары, и они преданно, страстно брызнули отраженным светом. Ударил носком по шине, и она упруго, весело прозвенела. Машина ждала его, была живой, откликалась на его ласку. Безмолвно уверяла в своей преданности, надежности. Торопила в дорогу, была готова мчаться, счастливо напрягать свои мускулы, окружая себя вихрями света.

Он собирался посетить Тимофееву пустынь, о которой вчера услышал столько путаных и дремучих историй. Теперь, поутру, они казались забавным фольклором, которым решили его потешить новые знакомцы. Он не хотел погружаться в мутную тьму иносказаний. Не хотел открывать для себя угрюмое глубинное содержание жизни. Он давно научился скользить по ее поверхности, как фигурист скользит по серебристому сизому льду, оставляя на нем изящные вензеля и узоры, не думая, что под хрупким льдом таится черная бездна, в которую может рухнуть изящный легкомысленный конькобежец.

Он отыскал на карте в окрестностях Красавина село Тимофеево и соседствующий с ним монастырь и пустился в дорогу.

После ликующей красоты цветущих лугов и красных сосновых боров село показалось унылым, разоренным и выморочным. При въезде стоял телеграфный покосившийся столб с оборванными проводами, и на нем косо, как съехавшая набок папаха, чернело пустое гнездо аистов. Дома стояли облупленные, неухоженные, с кривыми заборами, некоторые окна были заколочены. Черным обугленным остовом топорщилась сгоревшая изба. Виднелись разрушенные хозяйственные постройки. Куда-то тащилась старая женщина, волоча на спине большой мешок. По пыльной улице, вихляя смятыми колесами, катил велосипедист в резиновых сапогах. Какие-то старухи судачили у автобусной остановки. Лаяла грязная собака. Зеркальцев постарался скорей проехать унылое селение, благо сразу за ним возвышалась белая монастырская стена с воротами, напоминавшими два распростертых ангельских крыла. Он поставил машину у монастыря на обочине и вошел в ворота.

Ему показалось, что он ступил в другой мир, в котором звук, цвет, объем подчиняются иным, непознанным законам, создавая иллюзию знакомых предметов и образов. Стена окружала пространство белым овалом, в котором царил ровный изумрудный цвет подстриженной травы, выстилавшей монастырь огромным газоном. Среди этого газона стоял белый пятиглавый храм с золотыми крестами. Поодаль тянулись двухэтажные, очень белые и нарядные палаты. Несколько небольших, как теремки, строений сверкали белизной на зеленой траве. И все горело, сияло под солнцем, но это сияние было странно неподвижным, остановившимся, не радостным, а пугающим. Все пространство внутри монастырской стены казалось околдованным, с остановившимся светом и звуком. Воздух был недвижный, стеклянный, в нем, словно запаянные, остановились и замерли запахи цветов, которые краснели на клумбе, но ни один из них не шевелился от ветра. Ветер, упавший на поверхность маленького круглого пруда, выдавил на нем серебряный отпечаток, и этот отпечаток был неподвижен, как драгоценная отливка. Лучи, летевшие с крестов, казалось, замерли, не долетая до глаз. С колокольни, где темнел колокол, оторвался гулкий округлый звук и висел в воздухе, не улетая. Не было слышно птиц, кузнечиков, не летали бабочки, не появлялись люди. В белых палатах пряталась жизнь, но ее усыпили, и ей было не дано себя обнаружить.