Е-18. Летние каникулы - Кнут Фалдбаккен Страница 12

— Слушай музыку, — сказал он, закрывая глаза и протягивая ей самокрутку. — Нет ничего лучше, чем слушать музыку, когда куришь.

Они сидели на полу, в метре друг от друга, каждый прижимался спиной к мягкому креслу. Она взяла сигарету в рот. Ей доводилось курить раньше, когда она была моложе. Она бросила это дело, когда была беременной Анной и береглась во всех отношениях. А потом Харальд убедил ее, насколько это выгодно — не курить, хотя сам-то курил трубку.

Она сделала затяжку.

Ощутила сладковатый пряный вкус, напоминающий что-то цветочное. Вкус был вполне приятный. Она пыталась задержать дым в себе, так же, как это сделал он, но закашлялась. Он протянул руку, взял сигарету, затянулся и снова передал ей. Она с интересом ждала, когда начнет ощущать что-нибудь, потому что пока она ничего не чувствовала. Может быть, она была особенно стойкой в отношении наркотиков, — подумала она с гордостью, с облегчением захохотала и начала следить за облаком дыма, там, где оно, клубясь, поднималось вверх, образуя вытянутую, удивительно красивую фигуру в столбе света, который начинал приобретать расплывчатые очертания приближающегося вечера. Окружающий мир стал совершенно иным.

8.

Теперь был его черед.

Она думала о том, что не так уж много он сказал ей в течение дня. Довольствовался тем, что улыбался или комментировал ее поступки, говорил ей такие вещи, которые ее смущали и заставляли чувствовать неуверенность. Хотя она осознавала, что все это игра, парни часто ведут себя именно так, говорят только о пустяках, не хотят открывать себя. Приходится все угадывать самой, расшифровывать сигналы, которые они посылали. Его сигналы были достаточно очевидны: она ему нравилась. Она зажгла его. То, что он поддразнивал ее, заставляя ощущать себя такой неуклюжей все это время, прямо-таки кричало о том, насколько он увлечен ею. Ведь он хотел бы плыть именно с ней, а не с кем-нибудь другим! Не зря же он включил ту музыку тогда в машине. Слова были не нужны. Теперь, когда они раскинулись на мягком ковре и наблюдали за тонкими струйками дыма, которые сплетались между собой, образуя удивительные очертания, прекрасные и неуловимые, продолжая парить и клубиться, клубиться…

Вдруг он заговорил. Он парил в облаках дыма. Слушая его, она парила среди этих же облаков, хотя и сознавая себя, пытаясь понять, находится ли она внутри самой себя или уже за пределами своего тела. После нескольких затяжек у него развязался язык. Она сосредоточилась на ощущениях своего тела, волна пробегала по пальцам рук, потом вплоть до кончиков пальцев, не касаясь губ, живота, приятно пульсировала на каждом сантиметре кожи. Теперь уже все части тела при малейшем движении трепетали в чувственном экстазе. «Опьянение тела», — сказал он тогда, теперь она знала, что это означает. Голова была такой легкой, что казалось, отделилась от тела и могла парить среди этого ароматного дыма и смотреть сверху на них обоих, лежащих внизу.

Он стал рассказывать о своей матери, и по его голосу она поняла, что он был маленьким мальчиком, который хныкал и капризничал, требуя внимания к себе. Этот детский тон легко было различить в его обычном голосе, который доносился до нее сквозь завесу ароматного дыма.

— После ухода отца она снова быстро вышла замуж. Тут же подцепила директора фирмы, где работала секретаршей. Мне было тринадцать, и я держал сторону отца, но что толку, у него в жизни ничего не ладилось, и я был вынужден оставаться с матерью. Потом переехали сюда, мать прямо-таки преобразилась, за неделю из конторской служащей превратилась в важную даму. Единственной ложкой дегтя в этой ее новой жизни был я, который «не смог», по выражению учителей, «приспособиться к новым условиям». А это означало, что меня вышибли из новой школы, и я, что называется, пошел вразнос. Стал главарем шайки, у меня уже был опыт, я ведь вырос как уличный мальчишка, «дитя каменных джунглей своего родного Сагена…» Ха-ха-ха. Все шло не так уж плохо, друзей было много, время проводили классно. Ясное дело, что с оценками и успеваемостью стало не очень, но это только мамашу беспокоило. Директор на все смотрел сквозь пальцы… Но потом у нас в школе было баловство с гашишем, и я, естественно, оказался замешанным, и после этого — тю-тю — выперли меня из гимназии… И отсюда тоже — тю-тю… Ха-ха-ха-ха. Вдруг Директор, видите ли, стал замечать окурки от моих сигареток в каждом углу дома. Мне уже исполнилось семнадцать, и я смог так ему ответить, что он это на всю жизнь запомнил. После этого мне пришлось пойти работать и снимать комнату в городе.

Он полусидел, обняв колени и прижавшись к ним лицом. Хотя она не была рядом с ним, ей казалось, что ее нежные руки целиком обнимают его согнутую фигуру. Чувственная аура, которая охватила ее тело, была такого диапазона, что делала объятия на расстоянии вполне возможными. Эта чувственность не признавала границ тела. Казалось, что она становится все больше и больше, а он все меньше и меньше. Наконец, она уже могла взять его и держать на руках, как маленького котенка. Раньше она никогда не замечала в себе подобных чувств по отношению к мужчине: обладать им целиком — шеей, плечами, углублением позвоночника, небольшими плоскими ягодицами, коленями, волосами на ногах. Это не было похоже на обычное желание, это было нечто гораздо большее, чем желание лечь с ним в постель, она хотела, чтобы он принадлежал ей весь целиком: от головы, предплечий, бедер и так до кончиков пальцев на ногах!

Она лежала неподвижно, в то же время ощущая соприкосновение со всем его худощавым мальчишеским телом, настолько сильное и полное, что никакая часть его тела не могла быть важнее другой. Она вбирала его в себя всеми своими чувствами, в то время как ее состояние дремотного погружения в себя не давало ей возможности приблизиться к нему. Она лежала полностью поглощенная чувством блаженства, охватившим ее. Она только созерцала и наслаждалась…

— Я всегда держал сторону отца, — говорил он, затягиваясь и пуская струю дыма в сияющее пространство, которое сказочным шатром раскинулось над ними. — Я был на стороне отца, когда он ушел: я понимал, что он не может переносить мамашу дольше, весь этот ее базар. Ясное дело, я был на его стороне: ведь кто угодно стал бы прикладываться к бутылке, когда дома постоянно скандалы. Своим друзьям я сказал, что отец ушел в плавание, на самом же деле его определили в одно лечебное заведение, на ферму для исправления алкоголиков, в одной деревне, далеко отсюда. Там он и повесился в сарае. Вот так. Я и тогда был на его стороне, ведь он нашел выход как полностью выбраться из всего этого дерьма. Я фактически восхищался им за то, что он смог решиться на такое. Даже завидовал. На такой мужественный поступок я не способен. Я тоже пробыл здесь не так долго… Я знал, черт возьми…

Наконец она смогла двигаться, подползла к нему и прислонилась к нему головой, испытывая к нему бесконечную теплоту и сочувствие в связи с той грустной историей, которую она только что услышала. Ее тело переполняло желание быть с ним, быть близкой ему всеми возможными способами одновременно. Они катались по полу, оказываясь попеременно один на другом. Она заливалась смехом, пытаясь схватить самую важную часть его тела, то, к чему она так давно стремилась, одновременно ощущая его острые ногти, когда он хватал ее за разные места, пока, наконец, не схватил ее запястье и крепко-крепко сжал. Сжал сильно. Слишком сильно. Она с трудом пыталась заглянуть ему в глаза на этой ужасной физиономии, которая оказалась вдруг вплотную с ее лицом, и напрягла слух, пытаясь различить слова, которые он оглушительно хрипел ей прямо в лицо: