Плоть - Дэвид Галеф Страница 12

Мэриэн, со своей стороны, была в основном моногамной и если не могла привлечь к себе его полное внимание — например, когда они разговаривали, — то это по очевидной причине вызывало ее сильное раздражение. Я не знаю доподлинно, как протекала их частная жизнь, но у меня сложилось впечатление, что она питалась излишествами и трением. Как бы то ни было, ночные шумы, проникавшие в мой кабинет, стали непредсказуемыми и часто абсолютно непостижимыми. Иногда я слышал шлепки и странные вздохи. Слышались звонкие удары, похожие на щелчки гигантских резиновых лент. Продолжался и скрип, но тональность его изменилась, переместившись в более высокий регистр.

От неподтвержденных экстраполяций ужасно устаешь. Единственное, что я видел, глядя в сторону стены, — это гравюру «Карриер и Айвис» с изображением деревенских саней, подаренную мне Сьюзен на последнее Рождество. Гравюра висела рядом с набитой книгами полкой. Можно было бы воспользоваться каким-нибудь шпионским подглядывающим устройством, но я не обладаю для этого нужной квалификацией. Никакого визуального доступа в спальню Макса у меня не было. В ней было одно окно, выходившее на задний двор, но жалюзи были всегда опущены. Так что и через окно я не мог ни черта увидеть.

Однако должен добавить, что это не совсем так. Однажды — всего однажды — мне случилось снять белье с веревки; нет, и это тоже неправда. Обычно высушенное белье снимала Сьюзен. Ну ладно: однажды, когда мне случилось выйти на задний двор, жалюзи внезапно открылись, как вечно закрытый до этого глаз. И тут в поле моего зрения вступила Мэриэн — абсолютно голая. У нее оказались полные бедра и пышная растительность на лобке. Груди были большие, с тем оттенком слоновой кости, который возбуждает сексуальное вожделение сильнее, чем загар, так как говорит о скромности. Длинные каштановые волосы, ниспадающие на плечи, делали ее похожей на женщину с портрета Боттичелли, если не считать того, что у нее вызывающе торчали ярко-розовые соски, — старые мастера не позволяли себе подобной откровенности.

Так она и стояла — всего одно мгновение, ослепленная солнцем, которое и помешало ей увидеть меня. Лицо ее горело обычным после полового соития румянцем. Но в это время в окне появилась рука Макса, резко опустившая жалюзи. Судя по странному положению руки, Макс сделал это лежа в кровати. Но когда я после этого вернулся в кабинет, звуки стали еще громче. Значит, там происходило что-то еще невидимое глазу — моему глазу, так скажем. Можете назвать меня близоруким.

Но любопытство мое не улеглось и после этого. Любопытство не просто по поводу их занятий сексом, но по поводу того, как именно они им занимались. Наконец я решил прямо спросить об этом самого Макса.

Конечно же я не собирался спрашивать его об издаваемых ими звуках, но однажды, во вторник, когда он на своем спортивном велосипеде возвращался домой, я спросил его, как обстоят дела у них с Мэриэн. Он резко остановился, но, приподнявшись в седле, некоторое время, как опытный наездник, балансировал на своем мустанге, сохраняя равновесие. Свитер его взмок от пота, лицо раскраснелось, веки подернулись соленой корочкой. В сентябре в Миссисипи порой бывает очень жарко, и в тот день было за тридцать. Мой вопрос об их отношениях едва ли мог принести Максу приятную прохладу.

— Мне кажется, что ничего. — В этот момент он потерял равновесие и, резко сдернув ногу с педали, уперся в землю, чтобы не упасть. — Я хочу сказать, — он замолчал, поставив на землю вторую ногу, — что есть свои взлеты и падения.

— Какие взлеты и падения ты имеешь в виду — сексуальные или психологические?

— Ты знаешь третий аспект?

— Хочешь уклониться от ответа?

— Нет. Это касается и того и другого, но совершенно не так, как ты думаешь.

— Откуда ты знаешь, что я думаю?

— Я, во всяком случае, думаю не так, как ты.

— Откуда ты знаешь?

— Потому что ты женился на Сьюзен, вот откуда. — Он отвел глаза.

Только в этот миг я понял, насколько он измотан. Его тело, обычно подтянутое, согнулось под углом наименьшего сопротивления, и он даже не скрывал этого, впрочем, как и других вещей, о которых умолчал бы в ином случае.

— При чем здесь моя жена? — Я понял, что говорю подражая всем деревенским забиякам в радиусе трех штатов.

— Ни при чем, просто, видишь ли, у меня другие вкусы. Давай остановимся. Все это не имеет никакого отношения к Сьюзен. Мне очень трудно тебе это объяснить.

— Мне кажется, ты слишком часто ссоришься с Мэриэн.

— Возможно. Возможно, это просто часть наших отношений. Знаешь, мне надо домой, я промок, на мне сухой нитки нет. — Он пнул ногой дверь, которую никогда не трудился запирать, и наполовину вошел, наполовину вкатился в дом.

Так все же при чем здесь моя жена? Пружинная раздвижная дверь с грохотом захлопнулась.

— Потому что он очень чувствительный, вот почему, — сказала Сьюзен.

Мы доедали вчерашний обед — рубленую свинину и картошку, пережаренную с луком и брокколи. Сегодня блюдо было вкуснее, чем вчера, когда оно стало настоящей кулинарной катастрофой недели. Так иногда бывает, когда продолжение оказывается лучше первой книги. Сьюзен прекрасно готовила и не жалела продуктов: никаких Бармесидовых пиров за семейным столом Шапиро. То была такая разительная перемена по сравнению с моим холостяцким недоеданием и вечными сандвичами, что я за первые несколько месяцев семейной жизни прибавил двенадцать фунтов, прежде чем сообразил, что происходит. Я попытался ограничить себя, но было трудно устоять перед соблазном таких вкусных блюд. Сьюзен оставалась тонкой и стройной, думается мне, только за счет своей стальной воли.

Мой пищевой вопрос по ассоциации привел нас к разговору о том, что говорила ей Мэриэн, а говорила она существенно больше, чем рассказал мне Макс. Во всяком случае, эти подробности были более интимного свойства, хотя, вероятно, и Сьюзен что-то скрывала. Иногда мне кажется, что все женщины принадлежат к какому-то огромному международному союзу. Вы можете жениться на них, но никогда не станете членом этого союза.

Я проглотил последний кусок картошки.

— Чувствительный? В каком месте?

— Это совсем не то, о чем ты подумал. Он много целует ее в попу, а иногда ласкает и живот.

— И?..

— Ну, еще он любит спускаться ниже, устроившись между ее пухлых бедер.

Сьюзен посмотрела на меня, и я вскинул брови в притворном удивлении.

— И никаких перчаточных фетишей, никакого сосания пальцев ног?

— Ну нет, не думаю. — Она отодвинула тарелку. — Но есть и еще кое-что: он спросил ее о макияже. Она считает это странным.

— И как же он ее об этом спрашивал?

— О, ну, например, какую основу она использует, как накладывает тушь на ресницы, ну и прочие вещи в таком же роде.

— Может быть, это просто любопытство. — Я понял, что у Макса гораздо больше тайн, чем мне казалось. Это была еще одна. — Ты покажешь мне, как ты пользуешься своей косметикой?