Горькая радость - Колин Маккалоу Страница 12

Грейс просияла. Натягивая длинные лайковые перчатки, она спросила:

— А как тебе моя шляпка?

— Само совершенство. Словно сложенные крылышки с черной каймой.

Группа сиделок с недовольством наблюдала, как сестры Латимер выходят на Виктория-стрит. Лина Корриган нахмурилась. Просто непостижимо, как после восьми месяцев полной изоляции девушки не переругались друг с другом. Выглядят на миллион долларов, смеются, шутят, сразу видно, что всем довольны и счастливы, а это уже совсем непонятно.

— Неужели все дело в образовании? — недоумевала Лина.

— А при чем здесь оно?

— Не знаю. Нэнси, но что-то в них такое есть, — вздохнула Лина. — И мне они начинают нравиться. Особенно эта Латимер. Прямо королева, но ничуть не задается.

— Да они все не задирают нос, — уточнила Морин. — Даже эта белобрысая Тридби.

Сиделка Корриган отошла от окна.

— Знаете что, девочки? Я сыта по горло этой войной. Им и двадцати нет, но не успеешь оглянуться, как они получат официальное свидетельство. Сдается мне, нам пора нажать на наших мужиков — вместо того чтобы дуть пиво, пусть потратят денежки на дочек, чтобы они выучились как следует. Это не я, это Скоуби так говорит.

Для Эдды, Тафтс и Китти больничная практика была всего лишь нелегким испытанием, но для Грейс она стала непрерывной мукой. Все дипломированные медсестры считались государственными служащими со всеми вытекающими отсюда последствиями. Вест-эндские сиделки считались «наемными работниками» без каких-либо привилегий и стояли вровень с санитарами, уборщицами, посудомойками, машинистками и тому подобным подручным персоналом. Они могли быть замужними и считались относительно свободными. Государственные служащие женского пола не имели права выходить замуж, поэтому все медсестры были одинокими. Исключение составляли вдовы и разведенные, хотя у последних практически не было шансов быть допущенными к собеседованию. Поэтому разведенки выдавали себя за вдов и старались не показываться в компании мужчин. Многие медсестры жили на съемных квартирах, чаще всего парами, однако некоторым из них больница предоставляла казенное жилье на своей территории. Фрэнк Кэмпбелл предпочитал, чтобы бараки, оставшиеся со времен войны, не стояли пустыми, а приносили доход, пусть и очень скромный. Ведь медсестры были отличными квартирантками — ни детей, ни мужей, регулярно накачивающихся пивом.

О жертвах, принесенных на алтарь профессиональной карьеры, никто, кроме самих медсестер, никогда не задумывался: нерожденные дети, холодная постель, отсутствие стимулов в чисто женском окружении, нищая одинокая старость. Лишенные человеческих радостей, они с головой уходили в работу, пытались дружить с соседками по комнате, заводили случайные интрижки на стороне или в кругу себе подобных. Все это не лучшим образом отражалось на их характерах. Но что делать, приходилось играть по правилам. Если бы в те времена существовали женщины-судьи, получавшие жалованье от государства, их бы тоже ждала участь старых дев.

Больничные сутки делились на три смены — с шести утра до двух пополудни, с двух до десяти вечера и с десяти до шести утра. В каждой палате должна была постоянно дежурить медсестра, а в детском отделении — двое. Всего их было пятьдесят, если считать вместе с психиатрической лечебницей и домом для инвалидов и престарелых.

Некоторые медсестры, такие как Уна Робертсон из мужского отделения и Мэг Мултон из детского, дали о себе знать, едва практикантки переступили порог больницы. Другие же, как, например, заместительница старшей медсестры Энн Хардинг, долгое время оставались в тени. Сестра Мултон была просто лапочка, в то время как сестра Робертсон могла с легкостью перещеголять любую мегеру. Обе они были женщинами средних лет с намечавшейся порослью на подбородках, расплывшимися талиями и увядшей кожей, но на этом их сходство кончалось. Всю свою любовь сестра Робертсон отдавала пациентам мужского пола, которые боялись ее, как огня, и те же чувства испытывали к ней доктора. Для Грейс она была страшнее самого дьявола.

— Фолдинг, куда вы несетесь? — осаживала сестра Робертсон суетящуюся Грейс. — Немедленно прекратите! Сиделка может бегать только в двух случаях — при пожаре или кровотечении.

«Но как тогда справляться со всей этой бесконечной морокой? — думала Грейс. — И зачем каждый день брить пациентов? Пятьдесят физиономий за смену, даже если это умирающие».

Надо сказать, большинство больных мужского пола полностью разделяли это мнение. Грейс как-то раз услышала, как возмущался один из пациентов:

— Сами попробуйте побриться, сестричка. Стаскивайте свою косынку, а я поскребу вас этой проклятой бритвой. Узнаете, каково это. Вы прямо хуже кайзера Вилли!

— Бедняга! — посочувствовала ему чуть позже Грейс, рассказывая об этом случае Китти. — Через пять минут сестра собственноручно засунула ему в зад громадную свечу, и он все утро провел в туалете. Еще хорошо, что он ходячий.

В их практике было множество забавных моментов, но и горестных было не меньше, так что весь 1926 год сестры привыкали держать себя в руках. Одни пациенты поражали своим мужеством, другие, наоборот, трусили и скулили. Но все они старались не задерживаться в больнице, даже если их никто оттуда не выставлял. И причиной тому была патологическая скупость главного врача, от которой страдали и врачи, и пациенты. Старые продавленные матрасы, ветхие заштопанные простыни, вытертые до дыр полотенца, кустарное едкое мыло, резаные газеты вместо туалетной бумаги и отвратительная еда, годящаяся разве что для скотного двора.

Более всего сестер поражало, как может их отец, наведывавшийся к своим подопечным ежедневно, не замечать того, что творит Фрэнк Кэмпбелл. Но нет, папочка с видом святого фланировал по палатам, улыбался, ободрял страждущих, оказывая им посильную духовную поддержку и совершенно не замечая их жалкого физического состояния. А между тем пребывание в больнице не было бесплатным. Даже самым бедным пациентам выписывали счета, что существенно затрудняло работу местных социальных учреждений: им приходилось изобретать различные поводы, чтобы освободить людей от платы, а это не всегда удавалось. Доктора были люди порядочные и консультировали бесплатно, но Фрэнк Кэмпбелл стремился содрать с пациентов за каждый клочок туалетной газеты.

Китти просто расцвела в больнице, особенно после того, как ее направили в детское отделение, где было множество ребятишек с различными костными проблемами: переломы, врожденные искривления бедренных костей, нагноения, нарушение плотности костей и рахит — болезни детей из бедных семей. Прикованные к постели, они, несмотря на боль, сохраняли детскую живость, а встав на ноги, и вовсе становились неуправляемыми. Но Китти это не смущало — она любила детей и наслаждалась общением с ними.

Мальчики и девочки до шести лет содержались вместе, а те, кто был старше, лежали в разных палатах. После четырнадцати их определяли во взрослые отделения. Зимой чаще встречались переломы, летом — желудочно-кишечные расстройства, но все пятьдесят коек были заняты круглый год, поскольку детям требовалось более длительное лечение. Здесь преподобный Томас Латимер был более чуток к нуждам пациентов — детей завалили игрушками и книжками, а палаты бесперебойно отапливались паровыми батареями, что не всегда соблюдалось в других местах. Бюджет больницы предусматривал единственного сантехника, который мог только мечтать о напарнике.