Картахена - Лена Элтанг Страница 12

Наверное, брат купил фото в антикварной лавке на виа Липца, там целый ящик стоит с такими сепиями: котята, замки, продавцы чеснока, кружевницы и голуби на площади. Но зачем он вырезал из нее без малого четверть? Никакого клада нет, подумала я, засовывая открытку обратно в конверт, никакого клада нет и не было. И потом – кто это в здравом уме станет ездить на «альфа-ромео»? Я знаю этот праздничный, немного мальчишеский тон, он всегда его использует, когда хочет меня обдурить. Но одно совершенно ясно – что-то необычное у него там происходит.

Выйдя из аудитории, я достала из сумки телефон и набрала наш домашний номер, не слишком надеясь на успех. Дома никто не отозвался, и сразу замяукал автоответчик, который я в прошлом году поставила для матери – она почти не подходит к телефону, боится плохих новостей. Это еще ничего, а вот года два назад она вырывала провода из телефонных розеток, объясняя, что по проводам в спальню приходят темные силы, скапливаются в мембране, в угольной пыли, и ждут своего часа, чтобы добраться до живущих в доме.

* * *

Вчерашнее совещание в клубе продолжалось до самой ночи.

Повар носил туда сыр и оливки, а вина у них и так хватало, даром, что ли, клуб от библиотеки отделяет целая винная стена в полметра толщиной. На одной ее стороне старинные книги на полках, а на другой – бутылки горлышками наружу. Посреди библиотечной комнаты стоит стол, купленный хозяином на аукционе: длинное полотно белой керамики, вручную расписанное лимонами и черным виноградом. Каждый раз, когда я на него смотрю, обещаю себе, что однажды у меня будет такой же стол и дом, подходящий для такого стола. Но до этого дня далеко: я живу в подвальной комнате для обслуги, ношу голубую униформу, слишком узкую в груди, купаю стариков в грязи, мучаю их электрическим током и всем одинаково улыбаюсь.

Я работаю в «Бриатико». Поверить не могу, что я работаю в «Бриатико».

За белым виноградным столом они, наверное, и сидели: доктор, старший фельдшер, администратор и глуповатая Бранка. С тех пор как не стало хозяина, они чуть что совет собирают: боятся, что вдова напортачит, если станет сама принимать решения. Правда, Пулия говорит, что дело не во вдове, а в том, что она завела себе приятеля из числа пациентов, и это до крайности раздражает совет. Приятеля зовут Ли Сопра, он выдает себя за капитана арктического судна, хотя на морехода ни капли не похож. На богатого старика, впрочем, тоже, хотя одевается на их обычный манер: свитера из альпаки, светлое кашемировое пальто в холодные дни. Маленький, крепкий, невозмутимый, он скорее похож на плотника из эллинга. Или на одного из тех парней, что сдают лодки в аренду и целый день сидят на складной табуретке под плакатом: «Лазурный грот – туда и обратно».

В отеле говорят, они были знакомы с покойным хозяином еще в юности, однако с тех пор, как Аверичи погиб, на прогулки вдовы с капитаном смотрят косо. Капитан живет в дорогом номере, держится особняком, на процедуры не ходит и купается один. По слухам, у него не хватает двух пальцев на ноге: он их отморозил в арктических льдах. Ли Сопра – Там Наверху — его прозвали за то, что на вопросы о своих плаваниях он всегда отвечал одинаково, тыкая большим пальцем в небо и приговаривая: там, наверху, знают, каким я был капитаном.

Пулия говорила мне, что после смерти хозяина отношения в совете стали портиться: у всех троих были разные планы по поводу отеля и его будущего. А ловкого, хладнокровного Аверичи уже не было рядом, чтобы их утихомирить.

Не помню, писала ли я, что хозяина застрелили в беседке возле южного флигеля за три недели до смерти моего брата. В деревне поговаривали, что это дело рук местной мафии, мол, он им сильно задолжал, но комиссар говорит, что это чушь собачья. С мертвеца им долга не получить, пояснил он мне, когда мы в первый раз встретились в участке, это ведь не сицилийцы, а прижимистые амальфитанцы, они еще в эпоху лангобардов славились своим умением выбивать долги. Тут что-то личное, сказал он тогда, не будь у его жены такого прочного алиби, я давно уже выписал бы ордер на ее арест. Тем более что в парке той ночью видели светловолосую женщину, быстро идущую по аллее в сторону беседки, очень быстро, почти бегом.

Вчера я дежурила в процедурной и слышала, как совещание закончилось; голоса у всех четверых были взвинченные, похоже, что к полуночи совет опустошил немало бутылок. Винные полки в клубном зале похожи на здоровенные медовые соты, они остались от прежних времен, когда в отеле жили люди, способные выпить больше стаканчика портвейна после обеда.

Книги здесь вообще никто не читает. Ни разу не видела, чтобы у полок задержался кто-то из постояльцев – старики берут свежие газеты, спрашивают про письма и уходят. Я слышала, как библиотекарша Вирга говорила администратору, что пароль от компьютера за всю зиму у нее попросили только четыре человека. Я знаю, что один из них – гостиничный пианист, по прозвищу Садовник, видела однажды, как он сидел в Виргином кресле и быстро стучал по клавишам, очки у него висели на шее на черном кожаном шнурке. Ладно, про Садовника пора уже особо рассказать.

Я увидела его лицо вблизи, когда несла душистые соли в хамам, столкнулась с ним на служебной лестнице. Рубашка у него была белая, льняная, а кожаные шлепанцы надеты на босу ногу. Я еще подумала, что он, наверное, служит в конторе, раз его не заставляют носить униформу.

– Извините, – сказал он наконец и боком протиснулся между мной и перилами.

Я пошла дальше, с досадой осознав, что стояла там слишком долго, уставившись на него, как деревенская дурочка. Глаза у Садовника оказались темно-сизыми, будто ягоды турецкой жимолости, с какой-то даже изморозью. Забавно, что я впервые взглянула ему в лицо, хотя уже видела его голым. Неделю назад на поляне возле заброшенных конюшен, на северном склоне холма.

В тот день я почти не работала, мне выдали униформу и разрешили уйти еще до полудня, чтобы освоиться. Я обошла все гостиничные этажи, прогулялась по парку, удивилась зарослям олеандра, который моя тетка Кьяра считала ядовитым (кто увидит – счастлив бывает, а кто съест – тот все забывает, говорила она), и решила спуститься к морю по парадной лестнице, как положено. Раньше, когда мы с братом пробирались на территорию поместья, то пользовались потайными путями: в одном месте можно было перебраться через стену, а в другом – протиснуться в собачью дыру в стене.

Я отправилась туда через парк, по широкой дороге, усыпанной белым гравием, но дорога внезапно свернула влево, превратилась в тропу, потом в тропинку и уперлась в бревенчатую стену конюшни. Пустырь зарос колючим кустарником, и к дому я решила не ходить, а в пристройку заглянула, увидев неплотно прикрытую дверь. Раньше здесь была кухня, без сомнения. На дубовых балках еще остались крюки, к которым подвешивали еду: фиги, нанизанные на бечевки, салями, помидоры и чили, высушенные на стеблях, а может быть, омытые вином задние ноги свиных туш.

У нас с мамой в кухне такие же балки, и крюки давно торчат без дела. Раньше там висели косицы чеснока и лука, у стены лежали пирамиды зеленых зимних тыкв, уложенных друг на друга, а полки были заставлены рядами банок с абрикосами sotto spirito. Но эти времена уже не вернутся. Когда в доме нет мужчин, любая работа кажется лишней.