Соперницы - Нагаи Кафу Страница 12

Ёсиока и правда не мог устоять — хороша, до чего же хороша была эта её прическа марумагэ. Уже четвертый или пятый раз Комаё приходила к нему на свидание, запросто уложив волосы в узел марумагэ и подобрав полы кимоно выше обычного, — она говорила, что навещала кого-то в больнице. В этом облике она совсем не похожа была на гейш, с их волочащимися полами кимоно, с их традиционными прическами цубуси или итёгаэси. Он увидел её в новом свете, и чем-то она напомнила ему актрису Каваи, играющую в современных постановках. В ней было нечто совсем особенное, свежее, неизведанное им ни с Рикидзи, гейшей до кончиков ногтей, ни с хозяйкой дома «Мурасаки», грузной и временами до отвращения неприбранной женщиной. С тех пор, как к нему пришло это чувство новизны, он вдруг захотел, чтобы Комаё была с ним всегда именно такой, какой она была теперь, именно в этом облике. Подавить это желание ему с каждой встречей становилось все труднее.

Все это лето Ёсиока работал, зато теперь, в начале осени, взял неделю, чтобы спокойно отдохнуть; он горел желанием в этот раз непременно одержать над ней верх и уговорить. Он счел, что для этой цели вилла «Три весны» подходит гораздо лучше, чем курорты на горячих источниках Хаконэ или Сюдзэндзи, поскольку на вилле они с Комаё будут наедине, поставлены лицом к лицу и ничто не сможет отвлечь или помешать. Однако уже на третье утро из Токио позвонил Эда — что-то там случилось в связи с продажей акций, и Ёсиоке непременно понадобилось на время съездить в город. К вечеру, однако, пусть и поздно, он собирался вернуться. Условившись, что Комаё позовет на это время для компании хотя бы знакомых гейш и будет его ждать, он уехал, а предварительно договорился о визите Ханаскэ из дома Дзюкити и еще одной гейши из чужого заведения, Тиёмацу.

Когда Комаё одна вернулась в комнату, она обессилено опустилась на татами и разрыдалась, уткнувшись лицом в пол. Нервы её были на пределе, она и сама не понимала, что с ней. Все эти два дня и две ночи, как бы ни хотелось ей убежать от его неотступных уговоров и надоедливых увещеваний, бежать было некуда, и больше она уже не в силах была заботиться о его чувствах и настроении. Она слишком устала, голова раскалывалась от боли. Стоило подумать о том, что её ждет, останься она здесь еще на два или три дня, как вилла «Три весны», выбранная по её же рекомендации, показалась ей сущей тюрьмой.

Откуда-то послышалось петушиное пение. Для Комаё оно прозвучало внезапным напоминанием о провинции, и в душе сразу поднялось все то, что она когда-то испытала в далекой глубинке, в провинции Акита: горечь, тоска, страх. Вслед за петухами закричали вороны. У края террасы тихонько и неумолчно звенели насекомые. Комаё почувствовала, что больше она не в состоянии это выносить. Казалось, еще немного она пробудет здесь, в этой спячке, и уже никогда не сможет вернуться обратно в Симбаси. И почему ей чудилось, что в Симбаси так уютно и безопасно? Но только Комаё вдруг решила бежать из этого дома. Она уже ничего больше не соображала и, не зная дороги никуда, кроме туалета, выскочила в коридор как была, подпоясанная лишь узким пояском.

В коридоре она нежданно столкнулась с красивым молодым человеком в банном кимоно и с круглым веером в руке. Молодой человек удивился еще более самой Комаё, поскольку, кажется, считал, что находится в доме один, и обходил комнату за комнатой, как подрядчик на строительстве. Ему было двадцать семь или двадцать восемь лет, и по подведенным тушью выбритым бровям, короткой стрижке гобугари, а также среднему росту и телосложению в нем сразу можно было угадать актера. Это был Сэгава Исси, известный актер театра Кабуки, исполняющий женские роли.

— Ах, неужели это вы, братец!

— Комаё-сан! Ну и шуточки! Так и напугать можно! — Исси, словно желая сдержать сердцебиение, приложил руку к груди и издал громкий вздох — мол, наконец-то успокоился.

Когда в ранней юности Комаё была гейшей-ученицей в Симбаси, она знала Исси по общим урокам танца у наставницы Ханаяги. В то время Исси был всего лишь юнцом и проходил азы обучения ремеслу. Возобновив свою карьеру, Комаё этой весной навестила его гримерную во время представления гейш Симбаси в здании театра Кабуки. За то время, что они не виделись, он стал уже опытным и известным актером, большинство гейш величали его старшим братцем.

Комаё, которая в отчаянии кинулась из дома не разбирая дороги, в одном лишь спальном кимоно, при виде Исси внезапно пережила тот же прилив родственных чувств, какой бывает в чужих краях от неожиданной встречи с земляком. Охватившее её здесь одиночество показалось вдруг не таким уж страшным, и сердце вновь обрело опору. От избытка чувств она чуть не бросилась к нему на грудь:

— Простите, братец, что так вас напугала!

— У меня все еще сердце колотится, правда. Вот, попробуй дотронься… — Исси непринужденно взял руку Комаё и приложил к своей груди.

Лицо Комаё мгновенно вспыхнуло:

— Прошу вас, извините меня…

— Ладно. Сейчас поквитаемся.

— Но, братец, разве я не попросила прощения? Братец и сам виноват. Молча здесь затаился…

Братец пристально смотрел на растрепавшиеся пряди ее волос, на сбившиеся полы кимоно и, не отпуская руки Комаё, рассказывал, что в честь окончания театрального сезона в «Мэйдзидза» он с несколькими актерами сговорился поиграть здесь в цветочные карты, только вот отчего-то никто больше пока не явился.

— Приятного вам вечера, братец!

— Ты это о чем?

— Как о чем? Интересно, с кем вы здесь. С вас угощение, когда вернемся в Токио.

— А ты-то сама! Уж прости меня, ты тут потихоньку от всех уединилась с кем-то, а я помешал…

Комаё стало вдруг очень горько, и она уцепилась за рукав Исси, который на этом собирался её оставить:

— Мне так плохо! Братец, пожалейте меня, пожалуйста!

— Но ты ведь останешься на ночь… Увидимся потом.

— Никого здесь нет, правда! Меня бросили совсем одну…

— Вот как? Значит, только ты и я, вдвоем… Хозяйка ведь уехала по каким-то делам на побережье.

— Да? И хозяйки нет?

Когда она представила себе, что вокруг никого нет, просторный дом показался ей вдруг еще безмолвнее. В залитом последними жаркими летними лучами саду, видневшемуся из окна коридора, не только в пределах ограды, но и за ней, на улице, не слышно было никаких звуков, кроме пения цикад и звона мошкары.

Некоторое время двое стояли молча, глядя в лицо друг другу.

— Как здесь тихо…

— Да, верно. Тишина…

— Кома-тян, а что бы ты делала, если бы я оказался разбойником? Просить о пощаде было бы напрасно…

— Что вы, братец, страх-то какой! — Комаё крепко вцепилась в Исси.

Когда такси доставило на виллу двух приглашенных Ёсиокой гейш, те застали Комаё спящей в таком неприглядном виде, словно она и впрямь побывала в руках разбойников.

— Ну и ну… — Переглянувшись, гейши невольно залились краской.