Элизабет Костелло - Джозеф Максвелл Кутзее Страница 12

«И третье, — продолжает между тем Эгуду. — В нынешней системе мировых отношений Африке великодушно предоставлена роль беднейшей страны. Африканцам не до роскоши. В нашей стране книга должна оправдать затраченные на ее покупку деньги. У нас человек задается вопросом, что он выиграет, если прочтет такую-то книгу. Что это даст ему в практическом отношении? Мы можем не одобрять подобный подход, дорогие дамы и господа, но не можем проигнорировать. Следует отнестись к нему со всей серьезностью и попытаться понять.

Мы конечно же выпускаем у себя книги. Но это в основном книги для детей, немудреные учебные пособия. Хотите заработать хорошие деньги — издавайте литературу, рекомендованную Министерством просвещения, — тогда вы сможете распродать ее большими партиями. А публиковать произведения серьезных писателей, которые пишут о проблемах взрослых и для взрослых, невыгодно экономически. Серьезным авторам для удовлетворения творческих амбиций приходится издаваться вне страны. Разумеется, уважаемые пассажиры „Огней Севера“, представленная мною картина не полна. Для детального рассмотрения мне бы понадобился целый вечер. Я позволил себе изложить это сжато, в виде некоей схемы. Разумеется, и в Африке кое-где можно найти издателей, готовых поддержать местных писателей даже без надежды на этом заработать. Однако в целом писательский труд не может прокормить у нас ни самого писателя, ни того, кто решится его издавать.

Теперь давайте перейдем от невеселых обобщений непосредственно к личностям — я имею в виду вас и себя. Вы знаете, кто я, это написано в программках: Эммануэль Эгуду, нигерийский писатель, автор романов, пьес, поэм, даже лауреат литературной премии ООН (по Африканскому региону), а передо мной вы — люди богатые или, по меньшей мере, состоятельные. Среди вас есть жители Америки, Европы… ах да, не забыть бы еще гостью из Австралии! Мне почудилось даже, что где-то в коридоре я уловил обрывок разговора на японском. Все вы собрались на борту роскошного лайнера под названием „Огни Севера“, с тем чтобы посетить отдаленнейшие уголки земного шара, осмотреть их и вычеркнуть из своего списка диковинок. Теперь, после плотного ланча, вы слушаете болтовню какого-то африканца и, возможно, спрашиваете себя, что делает на вашем корабле этот субъект из Африки. Почему он не сидит у себя дома за письменным столом и не трудится, следуя своему призванию, если он и вправду писатель? Зачем он разглагольствует сейчас об африканском романе, до которого нам, в сущности, нет никакого дела?

Ответ простой, дамы и господа. Субъект из Африки зарабатывает на жизнь. В его собственной стране (я не буду муссировать эту тему и упоминаю об этом лишь потому, что для многих моих коллег-соотечественников это суровая правда жизни) он никому не нужен; в собственной стране на нем клеймо интеллектуала-диссидента, а диссидентам приходится быть постоянно начеку — даже у нас в Нигерии при новой власти.

Итак, перед вами африканец в чуждом для него мире, зарабатывающий себе на пропитание. Он живет частично на доходы от продажи своих книг — тех, что заслужили внимание и положительную оценку критиков, в массе своей неафриканцев. Другая часть его заработка — это доходы от профессиональных отходов: он пишет рецензии на книги других; он преподает в американских колледжах, рассказывая молодежи Нового Света об экзотическом предмете, в котором может считать себя экспертом в той же степени, в какой слон может считаться экспертом по слонам, — он читает лекции об африканском романе; он участвует в конференциях, он выступает на судах, совершающих круизы. И все это время он не имеет постоянного адреса, он не имеет его потому, что у него нет дома, который он мог бы назвать своим.

А теперь подумайте сами, многоуважаемые дамы и господа, легко ли ему как писателю не утратить самобытности? Легко ли ему, когда вокруг — месяц за месяцем, год за годом — сплошные чужаки и всем им надо угодить: издателям, читателям, критикам, студентам, — причем у каждого из них есть не только свое представление о том, каким должен или не должен быть писатель, что собой являет и чем не должен являться роман, что такое Африка и какой ей следует быть, но и о критериях пригодности материала, представленного на их суд? Как вы думаете, может ли человек остаться самим собой в условиях такого жесткого прессинга, когда постоянно думаешь о том, чтобы угодить всем и каждому, о том, как стать таким, каким тебя хотят видеть, когда силишься выдать то, чего от тебя ждут?

Возможно, это осталось незамеченным, но всего пару минут назад я употребил одно словцо, которое должно было заставить вас навострить уши. Я сказал о самобытности и о возможности ее сохранения. Вообще-то о самобытности и обо всем, что под этим подразумевается, я мог бы говорить долго, но сейчас не тот случай. Тем не менее вам следовало бы задаться вопросом, как я смею говорить о сохранении своей самобытности в качестве африканского писателя в наши, лишенные всякого уважения к самобытности, дни, когда за личиной не разглядишь лица, когда можно подобрать себе маску по вкусу — надеть и через малое время скинуть, как рубашку?

Разрешите напомнить, что проблема самобытности в Африке имеет свою историю. Возможно, вы слышали о движении сороковых-пятидесятых годов под названием „негритюд“, что, по мысли его зачинателей, означало совокупность основных черт, которая должна была стать объединяющим фактором для всех африканцев — не только для тех, которые живут в Африке, но и для африканской диаспоры в Новом Свете, а теперь и в Европе.

Я хочу сейчас процитировать высказывание сенегальского писателя и мыслителя шейха Хамиду Кане. Однажды во время интервью с ним журналист-европеец сказал: „Вы превозносите некоторых своих соотечественников за то, что в своем творчестве они „истинные африканцы“. Это меня несколько озадачивает, поскольку те, кого вы упомянули, пишут на иностранном (а именно на французском) языке; их издают и по большей части читают тоже не в Африке, а за границей, в частности всё в той же Франции. С какой стати причислять их к африканским писателям? Не справедливее ли было бы считать их французскими писателями африканского происхождения? Разве язык не более важный показатель в этом отношении, чем место рождения?“

И шейх Хамиду ответил буквально следующее: „Писатели, о которых я говорил, подлинные африканцы потому, что они родились в Африке, они живут в Африке и чувствуют по-африкански. От других их отличает опыт жизни, способ чувствования, ритм существования и его стиль. За писателем-французом (или англичанином) тысячелетние традиции письменной литературы. Мы же — наследники традиции устной“.

В словах шейха Хамиду нет ничего мистического, ничего от метафизики или расизма. Просто он делает акцент на моментах национальной культуры, слишком тонких, чтобы им можно было дать точное словесное определение, и в силу этого зачастую ускользающих от нашего внимания. Он имеет в виду то, как человек обживает свое тело: как он жестикулирует, как двигается, как он улыбается или хмурит брови; интонационный рисунок фразы, манеру петь и тембр голоса. То, как он танцует, как касается другого, как лежит его рука в состоянии покоя; как он дотрагивается до предмета, как занимается любовью, в какой позе он пребывает после любовного акта; как он думает, как он спит…