Учитель заблудших - Гилад Атцмон Страница 12

В кафе захаживали и девушки, среди которых попадались очень даже хорошенькие, и в том числе одна странная пташка по имени Лола. Лола была похожа на перевернутую вверх ногами метлу с приделанными к ней грудками. Глядя на нее, сразу было видно, что в этом мире она чувствует себя явно не в своей тарелке. Чаще всего она молчала, а когда все-таки открывала рот, то говорила медленно и с расстановкой. Каждый слог она тянула так долго, что за это время можно было успеть сказать целое предложение. Когда мы бурно дискутировали или замолкали, чтобы перевести дух, она пристально смотрела на нас своими огромными глазищами и сосредоточенно морщила лоб. Но поскольку в наших разговорах она никогда участия не принимала, то понять, что она собой представляет, было практически невозможно.

Лола часто сидела в углу в одиночестве и отстраненно наблюдала за происходящим вокруг. Однажды я заметил, что она жадно разглядывает какого-то парня. В ее блуждающих глазах ясно читалась тоска по любви. Худоба и хрупкость Лолы завораживали меня. В этой идиотской хрупкости была какая-то особая красота, из-за которой хотелось схватить ее в охапку и прижать к себе. В детстве отец водил меня смотреть на перелетных птиц. Вид одинокого аиста, летящего в самом хвосте стаи, почему-то всегда особенно волновал меня. Лолу будто окутывало какое-то странное облако. Она словно смотрела на этот мир через стекло бутылки из-под кока-колы. В ней было что-то такое, что будоражило мое воображение, и в сердце у меня начало шевелиться какое-то смутное чувство.

В один из тех тоскливых осенних вечеров, когда серое небо нависает над головой, как накануне войны, и тебе страшно не хочется ложиться в постель одному, мы встретились с ней в автобусе № 25, который связывал университет с центром города. Она сидела на заднем сиденье. Я присел рядом. Мне ужасно хотелось с ней заговорить, пусть даже о каких-нибудь пустяках, но меня словно заклинило. Автобус ехал по своему обычному маршруту, время от времени делая остановки, скоро мне уже надо было выходить, а я по-прежнему сидел, как будто аршин проглотил, и молчал. И вдруг перед самой моей остановкой бесцветным, ничего не выражающим голосом она медленно проговорила:

— Что это ты сегодня такой молчаливый?

— Думаю о Декарте, — выпалил я обрадованно.

Автобус затормозил на моей остановке, постоял и отправился дальше.

— Декарт интересует тебя больше, чем я? — спросила она тягучим голосом и пристально посмотрела на меня своими хрустальными глазищами.

Я поперхнулся и стал лихорадочно придумывать подходящее оправдание.

— Мой интерес был вызван связью между утверждением «Я мыслю — следовательно, я существую» и доказательством бытия Божия, — сказал я с глубокомысленным видом.

— Ты считаешь себя умным, — протянула она, — но если бы у тебя была хоть капля разума, ты бы уже давно понял, что бытие первично, а мышление вторично. «Ты существуешь и только поэтому мыслишь». Что же касается Бога, то это вообще совсем другой вопрос.

Она говорила очень тихо, и мне приходилось напрягаться, чтобы ее расслышать. От обиды я чуть не заплакал. Эта чертова флегматичка безо всякого труда поставила мне детский мат в три хода. Если б я только мог, то с удовольствием бросился бы сейчас от стыда под колеса автобуса. Однако она еще не закончила.

— Слушай, — пропела она своим музыкальным голосом, прозвучавшим как глиссандо, — а может, вместо того чтобы ебать мне мозги, ты трахнешь меня по-настоящему?

От изумления я чуть не задохнулся, и на какое-то мгновение мне показалось, что я сейчас умру. Я попытался что-то сказать, слабо пошевелил губами, но мой язык словно прирос к нёбу. У меня было такое ощущение, будто она выщипала у меня все перья. Но Лола решила окончательно растоптать последние остатки моей мужской гордости.

— Я выхожу на этой остановке, — сказала она еле слышно. — Не хочешь зайти?

И, не дожидаясь ответа, схватила меня, как малое дитя, за руку, почти силой выволокла из автобуса и потащила к себе домой. Ноги у меня подкашивались.

Как только мы вошли, она, даже не закрывая дверь и не зажигая свет, притиснула меня, онемевшего от страха, к стене и навалилась всем телом. Опьянев от запаха ее волос и мягкой упиравшейся в меня груди, я обхватил руками апельсины ее ягодиц, укусил в шею и прижался своими чреслами к ее лону. Но она отстранилась и спросила:

— Скажи, Гюнтер. Как ты думаешь, мужчина может в меня влюбиться?

— Лола, — страстно пробормотал я, ни секунды не раздумывая, — я уже влюбился в тебя, причем по самые уши. — И прижал ее к себе.

Но она снова холодно, даже как-то отчужденно отстранилась.

— Нет, Гюнтер. Я имею в виду настоящего мужчину.

От отчаяния я тихонько заскулил. Лола не хотела меня. Все, что ей было нужно, это немного тепла и света. Чтобы я помог ей, так сказать, рассеять серые тучи, застилавшие небо. А я уже не мог без нее. Я хотел ее в любую погоду. Но она меня презирала. Потому что презирала весь мир. И была права.