Полуденный бес - Павел Басинский Страница 12

И был бы неправ. Это была не «баба», а один из самых опытных сотрудников НКВД, за которым не числилось ни одного проваленного дела и который любое следствие железной рукой доводил до победного конца, так что в коллегии только пальчики облизывали и ставили его в пример другим следователям-головотяпам. Но если бы кто-то заметил, что этот прекрасный работник элементарно спивается, он был бы, конечно, прав. Платон Иванович спивался и знал об этом. Однако с недавнего времени это перестало его беспокоить. Совсем другие мысли занимали его. И вот, чтобы упорядочить эти мысли, водка была ему просто необходима.

В последнее время он все чаще и чаще вспоминал отца. Иван Платонович Недошивин, сенатор и либерал, известный московский социолог, был казнен в 1918 году. После гибели отца они с братом Родионом голодали и незаметно превратились в профессиональных нищих. Потом был лагерь для беспризорных, потом они потеряли друг друга. Выручила Платона случайно обнаружившая его двоюродная сестра, вышедшая замуж за комиссара из Наркомата иностранных дел. Супруг сестры был фигурой влиятельной, в молодости дружил с Чичериным, был своим человеком в писательских и артистических кругах. Сестра рассказывала, что с Чичериным его познакомили до революции в Петербурге в каком-то поэтическом кафе во время выступления Бальмонта, завершившегося пьяной потасовкой.

Платона пристроили в Москве. Он закончил школу, юридические курсы и неожиданно оказался прекрасным работником карательных органов. Дворянское прошлое пошло ему в плюс – он проще находил язык с писателями, художниками и научными работниками, проходившими по его ведомству. Они рассказывали ему то, о чем он их даже не спрашивал. О моральной стороне своей работы он не думал. К 1936 году он был уже девять лет как женат, взяв в жены миленькую курносенькую сотрудницу из архива и превратив ее в приличную домохозяйку. Воспитанием их единственного сына занималась она, а он строго-настрого приказал ей следить, чтобы мальчик: а) никогда не лгал (пусть лучше сознается в проступке и получит прощение); б) содержался в чистоте и опрятности; в) не заносился перед менее обеспеченными детьми и не тушевался перед более богатыми.

В какой-то момент он искренне поверил в то, что смерть отца была результатом необходимого и неизбежного исторического процесса. Подростковый кошмар притупился в его памяти, страна жила всё лучше и веселее. И в этом благополучии своей страны Платон Недошивин даже мысленно не находил места отцу.

Но последнее дело нарушило его душевную ясность. Дело, в общем, было несложным. Странным было то, как он себя повел…

Речь шла о Фоме Игнатьевиче Халдееве, православном, купеческого происхождения, год рождения 1892, организовавшем в Москве не то научное, не то мистическое общество с нелепым названием «Голуби Ноя». Чем занимались «голуби», хранилось в строгом секрете, хотя в общество входили известные артисты, ученые, писатели, причем такие, которым патронировал главный инженер человеческих душ Максим Горький.

Заинтересовавшись «голубями», органы без труда внедрили к ним своего человека, но ничего политически вредного он обнаружить не смог. «Голуби» слетались раз в неделю на квартире или казенной даче одного из членов общества и часами ворковали о чем-то исключительно бессмысленном. Например, Халдеев называл себя Правым Оком Великого Магистра, настоящее имя которого имеют право знать, кроме него, еще два человека, имен которых он назвать не может, хотя они известны всей стране.

Пикантность дела заключалась в том, что Фома Халдеев сам был нештатным сотрудником НКВД, вышедшим из-под контроля. Его завербовали во Франции еще в конце двадцатых. Завербовали – неточно сказано. Он сам напросился. Перелистывая страницы халдеевской биографии, Недошивин смеялся: как работники органов не догадались, что перед ними или совсем дурак, или не самый умный плут?

Отец Халдеева был очень богат (один из поставщиков Елисеевских магазинов) и сына Фомку устроил в коммерческое училище князя Тенишева, модное и престижное учебное заведение Петербурга.

По окончании учебы, не поддавшись на уговоры отца развивать семейное дело, Фома рванул в Германию, в Марбург, в школу модного философа Когена, с которым быстро расстался, якобы не смирившись с его рационализмом, а на деле просто оказавшись неспособным к философии.

Потом Фома путешествовал по Европе на деньги чадолюбивого батюшки и занимался всем подряд. Он изучал древних мистиков, гностиков, оккультные науки, египетскую и ассирийскую мифологию, апокрифы ранних христиан и тибетский буддизм. Целый год он провел в иезуитском монастыре и первым из русских познакомился с антропософом Рудольфом Штейнером.

Русско-германская война застигла его в Берлине, где его арестовали как «шпиона». Но в декабре 1914 года Фома вернулся в Петроград. Поговаривали, что еще до войны, находясь во Франции, Халдеев вступил в тайное общество розенкрейцеров. Они-то и выручили его через германских «рыцарей» и отправили в Россию с особой секретной миссией.

Так или иначе, но в России Фома Игнатьевич развил бешеную деятельность. Он метался из одного художественного салона в другой. Он исправно посещал заседания Вольного философского общества, выступая там с докладами, в которых никто ничего не понимал, но все равно имел большой успех. Он перезнакомился со всей петроградской богемой, был своим в квартире Гиппиус и Мережковского, по-свойски посещал «Башню» Вячеслава Иванова и стал корреспондентом Максима Горького. И везде его принимали радушно. Подкупали его простонародная внешность и добродушный авантюристический нрав в сочетании с поверхностно усвоенными европейскими манерами и обширными, но неглубокими знаниями. Особенный интерес представлял большой капитал его отца, нажившегося на военных поставках.

Как-то из любопытства заглянув в философский альманах, издаваемый на его деньги, и прочитав несколько строк из Фомкиного сочинения, которое из уважения к сыну мецената было помещено в начале журнальной книжки, Игнат Фомич чертыхнулся, перекрестился и сказал:

– Ну и дурак же ты, Фомка! Ведь что обидно? Господа эти на наши деньги каждый вечер в ресторанах икру жрут, а мы с матерью как привыкли кислые щи с гречневой кашей лопать, так до гроба и не отвыкнем. Помяни мое слово, помру, оберут тебя твои господа, по миру пустят. И над нами же, неотесанным мужичьем, посмеются.

Больше на «филозофию» он денег не давал. А и денег тех скоро не стало. Ошибкой Игната Халдеева было то, что не держал он своих денег за границей, только в Латвии имея недвижимость. Там он с женой и обосновался после революции.

Оставив родителей доживать свой век на латышском хуторе и благородно не взяв у них ни копейки, Фома Халдеев помчался в Париж к своим бывшим петроградским знакомым, теперь эмигрантам. Встретили его ласково, но без энтузиазма. И вдруг Халдеев всех изумил! Он появлялся на таких собраниях парижской финансово-политической элиты, что если бы видел его там батюшка, то забрал бы назад свои слова о Фомке-дураке.

И вновь потекли слухи о масонстве Халдеева. Кто-то говорил, что он является розенкрейцером в шестой степени посвящения, означающей членство в мировом оккультно-магическом центре с правом создания своего филиала в любой точке земли.