Свинг - Инна Александрова Страница 12

Пишет Вам Айна Тагирова. Мы вместе лежали в хирургии военного госпиталя в девяносто втором году. Я была после операции на желчном пузыре, Вас привезли с сильным приступом панкреатита. Помните? Я этого никогда не забываю и мысленно разговариваю и разговариваю с Вами. Почему именно с Вами? Да потому что в Вас встретила человека, который мыслит так же, как я, который много перестрадал, как я.

Не давала о себе знать шестнадцать лет. Но Вы ведь знаете, что у нас творилось. Писать было, во-первых, бесполезно: письма бы не дошли. Во-вторых, небезопасно. И это письмо пишу только потому, что появилась возможность переслать с надежным человеком: хорошо знакомая женщина по своим делам едет в Москву и обещала разыскать Вас, вручить послание лично, если Вы не переменили адреса и если живы…

Дорогая Мария Станиславовна! Хочу рассказать обо всем подробно-подробно — так, как если бы сидели друг перед другом, и я поведывала бы Вам обо всем как собственной матери.

В госпиталь тогда, в девяносто втором, попала по знакомству: устроил двоюродный брат Махмуд, служивший подполковником в одной из подмосковных частей внутренних войск. Помните его красавицу-жену Лауру, что навещала меня вместе с ним? Она ведь не чеченка, а грузинка, грузинская княжна. Уже давно, с девяносто четвертого, они живут в Лондоне: Махмуд имеет свой бизнес.

Помню, как Вы называли меня тоже красавицей и говорили, что я похожа на Вашу маму в молодости, а обе мы много общего имеем с ликом Христа. Ваша мама, как знаю, еврейка, я — чеченка, но корни наши от одного древа…

Господи! Как же много всего произошло с тех пор! Сколько бед, горя, страданий, страха, слез, крови…

Не знаю, с чего начать, а потому, как говорят, начну «от печки».

Теперь стала уже старой: пятьдесят два года. От былой красоты ничего не осталось. Седая. Родилась в пятьдесят шестом — вскоре после возвращения родителей из ссылки, из Казахстана.

Новые Атаги, где родилась, — село красивое. Красива и речка Аргун, что разделяет Новые и Старые Атаги. Река полноводна, широка и быстра. Берега зеленые. Слава Аллаху, не разбомбили Атаги ни в первую, ни во вторую войну, а дома в селе — кирпичные, крепкие, большие. Саманных, какие строили раньше, почти не осталось. Мечеть — старинная, самая нарядная во всей Чечне.

За счет чего жили богато? Трудились. Совхоз был. Работали. А еще каждый имел по три-четыре коровы. Кур, овец — несчетно. Когда в девяносто четвертом началась война, во главе администрации встал местный житель Резван Умаров. Все делал, чтобы не дать людей в обиду, а потому его очень уважали. Ни в какие боевики он, конечно, не ушел, все время был в селе, но его в девяносто восьмом убили. Кто, за что — поди разберись…

Родители мои вернулись на родину в пятьдесят шестом. Незадолго перед возвращением поженились. Маме было двадцать четыре, отец — на двадцать лет старше. Он был женат еще до мамы. Жена его умерла давно, до Отечественной войны. Единственного сына взяли родные жены.

Папа был грамотным и по-русски, и по-арабски. Много что знал, а потому до переселения в Казахстан работал в администрации села, хотя в партию не вступал. В Казахстане трудился в колхозе. Мама была очень красивой. Вот он и выпросил ее у родни: родителей она рано потеряла. Гаджимурад, так звали отца, был сильным, разумным и тоже красивым мужчиной. Потому мама, Зейнар, пошла за него с охотой, хоть и был он много старше.

Кроме меня, в пятьдесят восьмом они родили брата Рустама. Очень хорошего мальчика, но глухонемого. Рустаму было четыре месяца, когда у него заболели ушки.

Фельдшер перекормила его стрептоцидом. Он оглох и почти не говорил, хотя был разумен. Учиться, бедненький, не мог. Остался дома. Помогал родителям по хозяйству. А теперь Рустама уже давно нет. О конце его еще расскажу.

Была я способной, училась хорошо, и родители старались не загружать хозяйскими заботами. Четыре класса окончила по-чеченски в селе, в пятый отослали к родне в Грозный, в русскую школу.

Влюбилась в русский язык, в русскую литературу сразу, книжки русские читала запоем. Потому к десятому классу, к семьдесят третьему году, была одна мечта — ехать в Ленинград и учиться русской филологии, чтобы потом преподавать ее чеченским детям.

Школу окончила с одной четверкой — по алгебре. Получила серебряную медаль и от отдела народного образования — направление на учебу в пединститут имени Герцена: как «национальный кадр».

Как же была счастлива!.. Общежитие тоже оказалось просторным, чистым. Девочки сразу приняли: говорила и писала по-русски хорошо. Год летел за годом. Летом на каникулах не могла дождаться, когда снова окажусь в Ленинграде. Занималась истово. Закончила с «красным» дипломом и была направлена в целевую аспирантуру опять же как «национальный кадр». Тема диссертации — «Кавказ в произведениях Пушкина и Лермонтова».

На последнем курсе института произошло знакомство с Колей-Коленькой Сохниным. Всегда любила музыку, слушала по приемнику, а тут появилась возможность ходить в филармонию. Деньги родители присылали, стипендию получала. Познакомились с Колей в филармонии. Он был скрипачом, учился в Консерватории и был похож на ангела, что видела на полотнах великих мастеров. В кого такой уродился — не знаю. Родители его, когда с ними познакомилась, оказались обыкновенными людьми. Очень строгими, верующими, по-моему, староверами.

Не очень-то они обрадовались нашему знакомству. Их смущало главное: я — иноверка. Потому старалась не часто бывать в гостях — понимала: у наших отношений с Колей нет будущего.

Правду говорят писатели: любовь настоящая, красивая всеохватывающая часто приходит внезапно. Как озарение. Именно так со мной и произошло. Я полюбила руководителя своей кандидатской диссертации. Он был старше меня на двадцать девять лет. Однорукий — с войны, худой, высокий, в очках. Но нужно было видеть его лицо… Никогда — ни до, ни после — не видела более одухотворенного лица. Вы, наверно, посмеетесь, да и я теперь, когда прошло столько лет, понимаю: не был он уж таким красавцем. Но для меня никого более милого — из мужчин — больше никогда не было. Он был профессором и звали его Василием Сергеевичем Павловым.

Через месяц после нашего знакомства предложил прогуляться вдоль Невы. И теперь, через много лет, до самой малости помню тот вечер. Прогулки продолжались и когда наступила зима. Мерзли здорово и, как герои из «Старшей сестры», заходили погреться в подъезды. Но не было ничего, кроме разговоров, взглядов, улыбок. Да ничего и не могло быть, хотя чувствовала: он меня тоже полюбил. Уж не знаю, за что: за косы, что были в руку толщиной, за стройность — была высокой и худенькой, за мысли, что высказывала. Но… полюбил. Я это чувствовала.

Однако был Василий Сергеевич не свободен: взрослый сын и жена помогали ему, однорукому, жить в этом сложном мире. И я быстро поняла: не могу, не имею права нарушать покой семьи. Ничего, кроме деловых отношений, быть не может. Но даже такая любовь — запрещенная — помогла написать хорошую диссертацию и успешно защититься. Попутно, на курсах, освоить английский язык так, что потом, в Грозном, стала его преподавать наряду с русским и русской литературой.