Вайзер Давидек - Павел Хюлле Страница 12

А вечером мы сидели на лавке под каштаном, и Петр рассуждал, что бы было, если бы черную пантеру не отделяла от Вайзера железная решетка. «Было бы как в цирке, – утверждал Шимек, – там дикие звери тоже слушаются человека и даже едят с руки». Но я говорил, что Вайзер не дрессировщик, у него нет ни высоких блестящих сапог, ни бича, ни белой рубашки с бабочкой, да и не дрессирует он черную пантеру каждый день. Нужно сказать, с этим мы согласились без споров и надумали еще раз испытать Вайзера, может, на другом звере и не обязательно в зоопарке. Не знали мы только, что в последующие дни Вайзер снова будет ходить своими дорожками, и сомнения наши для такого, как он, не имеют ни малейшего значения. Из подъезда вышла мать Эльки и задержалась на минуту. «Что сидите, мальчики, – сказала она с упреком. – Пошли бы лучше в костел, сегодня ксендз отправляет службу, а?» И сразу же направилась мощенной булыжником улицей к костелу Воскресения, успев еще сказать нам, что вчера над заливом видели огромную комету и ничего хорошего ожидать не приходится.

Тем временем сторож сварил кофе и понес кофейник в кабинет директора. Зазвонил телефон, и, когда я услышал усталый голос М-ского, который снял трубку, я застыл. «Да, пан Хеллер, – говорил М-ский, – ваш сын здесь, с нами, да, передаю трубку товарищу директору». И дальше уже говорил директор, собственно, не говорил, а только отвечал на вопросы моего отца. «Вовсе нет, – объяснял он вежливо, – ваш сын ни в чем не обвиняется, его только допрашивает наша комиссия, мы действуем по приказу прокурора, нет, нет, мы не обвиняем вашего сына в том, что случилось, следствие однозначно указывает на этого Вайзера, мы должны только выяснить все обстоятельства трагедии, поймите, все обстоятельства!» Но отец, очевидно, не сдавался, так как директор повысил голос: «Не нужно нервничать, я не вижу причин подавать жалобы. Это не беззаконное задержание. Лучше задумайтесь, пан Хеллер, почему он ходил туда без ведома старших, в конце концов вашему ребенку грозила большая опасность, а вы как отец ничего не сделали, чтобы…» – Тут директор надолго умолк, и я догадался, что причиной тому был один из бурных взрывов отца, который, обычно спокойный, если уж впадал в гнев, то не считался ни с чем и ни с кем. Я даже пожалел, что его нет с нами, так как увидел вдруг М-ского вылетающим в окно, директора – висящим на своем галстуке под потолком, а этого, в форме, – расплющенным на двери кабинета, и как-то удивительно хорошо стало у меня на душе, когда я обо всем этом подумал. А отец все еще продолжал говорить, поскольку директор только покашливал в трубку и, наверно, вертелся в своем кресле и свободной рукой поправлял, должно быть, узел своего галстука, пока наконец резко не прервал: «Нет, это исключено, школа заперта до завершения нашей работы» – и еще сказал (помню это хорошо): «До свидания, пан Хеллер». Совсем как в кино или в романе: «До свидания, пан Хеллер», и трубка плюхнулась на рычаг.

На улице было уже темно, горели фонари. Их свет проникал в канцелярию, и, пока сторож не повернул выключатель, мы сидели в бледно-желтом снопе света, как святоши в костеле после давно завершенной службы. А я размышлял, почему у Вайзера не было родителей и он жил только со своим дедом. Я так и не узнал, ни тогда, ни потом, кто были его отец и мать. Возможно, человек, который жил в одиннадцатой квартире и занимался шитьем, был только его названым дедом, даже не обязательно родственником. Да только никто не мог этого прояснить ни тогда, ни позднее, когда спустя много лет не без хитрости удалось мне заглянуть в школьные бумаги Вайзера и когда я добрался до соответствующих документов в городском архиве. Старые классные журналы были уже в то время ликвидированы, но остались ведомости с отметками, где выцветшими чернилами было записано: «фамилия – Вайзер», «имя – Давид», «род. – 10.09.45». Рубрика «место рождения», поделенная на две графы – воеводскую и районную, – была не заполнена, и только внизу кто-то написал чернильным карандашом: «Броды», а в скобках значилось еще: «СССР». В рубрике «отец, мать» та же рука сначала поставила чернилами горизонтальные черточки, а позже дописала копировальным карандашом: «сирота». И дальше тем же почерком внесена информация: «законный опекун – А. Вайзер, проживающий…» – и тут вписан был наш адрес, то есть адрес нашего дома с номером квартиры Вайзера. Сегодня, когда все это я вылавливаю из памяти, как крошки янтаря из мутной воды залива, родители Вайзера возникают в виде двух горизонтальных черточек, проведенных чернилами в ведомости. Отдел учета населения в городском управлении никакими другими сведениями об этом не располагал. В окошечко, напоминающее кассу захудалого вокзала, рука служащей протянула мне маленькую карточку, из которой я узнал следующее: «Авраам Вайзер, национальность – еврей, гражданство – польское, родился в Кривом Роге (СССР) в 1879 году, прибыл в Гданьск в 1946 году как репатриант». Нет никаких упоминаний о детях, которые прибыли бы с ним. Только в сорок восьмом, то есть через два года, Авраам Вайзер заявил, что под его опекой находится мальчик, по национальности поляк, гражданство – польское, родившийся в Бродах 10.09.45 года. Данные о родителях отсутствуют, нет также никаких копий свидетельства о рождении ребенка. Авраам Вайзер утверждал, что ребенок является его внуком, но в рубрике «родители» не записано ничего о матери или об отце мальчика. Почему так случилось – никто не в состоянии объяснить. Так же как не выяснены до сих пор причины исчезновения двенадцатилетнего Давида Вайзера, который, вероятно, погиб в брентовском лесу в августе 1957 года от взрыва старого снаряда. Что касается смерти Авраама Вайзера, тут нет никаких сомнений – о ней свидетельствует акт, составленный врачом воеводской больницы, который тогда дежурил. «Желаете получить номер этого акта?» – спросила служащая, наблюдая, как я продолжаю стоять у окошка и как мимо меня по темному мрачному коридору снуют молчаливые люди, но у меня уже не было вопросов, по крайней мере ни к ней, ни к кому-то из этих людей, носивших взад-вперед карточки, формуляры, прошения, резолюции, выписки, копии, приказы, повестки, свидетельства и прочую макулатуру, которой обрастает жизнь, даже после смерти. Не было у меня уже никаких вопросов, а точнее, оставался все тот же вопрос: кем же, в конце концов, был Вайзер, если не внуком Авраама Вайзера, и если не был он его внуком, то почему носил ту же фамилию и была ли то его настоящая фамилия, а также почему Авраам Вайзер, заявляя в анкете учета населения о мальчике и выдавая его за своего внука, не указал, кем были его родители? Ведь если то был его настоящий внук, кровь от крови, плоть от плоти, то отец Давида был сыном Авраама Вайзера либо его зятем, мать Давида была дочерью Авраама Вайзера либо его невесткой, так что он должен был знать имена дочки и зятя либо сына и невестки, и, даже если их прикрыл слой песка или они умерли от мороза или от тифа, он должен был это знать, но не хотел заявить либо хотел заявить, но не знал ничего или мало. Но тогда Давид Вайзер вовсе не был бы Давидом, не был бы его внуком, не был бы евреем и не родился бы в Бродах и даже не обязательно в сорок пятом году. Да, тогда, после войны, когда тысячи людей устремлялись с востока на запад, с юга на север и с запада на восток, тогда пропадали бумаги и можно было заявить разное, так как не все удавалось проверить. Исчезновения и чудесные воскресения были, похоже, тогда хлебом насущным для чиновников отдела учета населения, и Авраам Вайзер мог с успехом утверждать, что мальчик – его внук, что зовут его Давид и он носит ту самую фамилию, что и дед, и даже то, что он поляк по национальности, но это, может быть, лишь потому, что тот народ перестал существовать вовсе. Попросту, когда Авраам Вайзер заполнял формуляр, его народ исчез из Европы, и поэтому он записал или велел записать мальчика поляком, ведь гражданство – вещь второстепенная в такую эпоху, которую он пережил где-то на юго-востоке среди украинцев, немцев, русских, поляков, евреев, армян и бог весть кого там еще, думал я, выходя из темного здания управления, и увидел еще раз две горизонтальные черточки в учебной ведомости Вайзера, две линии, прочерченные бледнеющими год от года чернилами. И теперь, когда я это пишу, я их тоже вижу, хотя чернила, может быть, выцвели совершенно и рубрика «отец, мать» выглядит так, будто там никогда ничего не было написано.