Город с названьем Ковров-Самолетов - Наталья Арбузова Страница 12

В окне его кухни горел свет и неспешно двигалась сутулая фигура. Взвинченный Нестреляев сейчас не подумал, что вора лучше не заставать на месте преступленья – бог знает, как он себя при этом поведет. Открыл дверь единственным ключом, что был у него в кармане. Увидал всего-навсего дядю Игоря из соседней квартиры, рабочего горячего цеха, периодически подвергавшегося принудительному леченью с диагнозом алкоголизм. Ключ от нестреляевской квартиры у соседа, по-видимому, давно был. Наш голубчик имел обыкновенье забывать его снаружи в замочной скважине. Однажды ключ исчез, а Нестреляев не удосужился сменить замок. Оставлял он также время от времени на крючке у двери сумку с продуктами, и дядя Игорь уже привык заглядывать в чужой тамбур, как прикормленная рыбка. Сейчас этот князь Игорь вынимал из морозилки нестреляевские сосиски. Увидавши хозяина квартиры, закрестился и зачурался: «Свят, свят, свят! С нами крестная сила! Я тебя, Серега, нынче сам мертвым видел – тебя машина сшибла. Чур, чур меня! Подь на тот свет!» Тут испитой, прозрачный дядя Игорь, основная болезнь которого осложнялась диабетом, собрал откуда-то силенки. Выпер грудью растерявшегося Нестреляева на лестницу и в мгновение ока защелкнул предохранитель старенького английского замка. Нестреляев не сообразил применить новую свою силушку – потеснить, пока не поздно было, дядю Игоря или же разнести собственную дверь. Слова соседа, коих смысл был темен, он всецело приписал действию белой горячки. Покрутился на площадке, повернулся, пошел сначала из подъезда, потом со двора и, уже уйдя по уши в мысли о своем счастье – на Сокол, в коммуналку, в предыдущее свое пристанище.

Ноги несли его легко. Вот она глядит из ночного тумана светлым пятном – легкие волосы лучатся. Эльф женского рода. Сильфида. Теперь и имя ей найдено, другого не надо. Существует ли, не исчезнет ли? А что, если у нее взять анализ крови, как советовали в «Солярисе»? Нет, нет, ни за что. Пусть всегда шелестит своими эфемерными крылышками. Тронуть – все рассыплется. Она из тонких миров.

Рыбак рыбака видит издалека. Своих, дурнолюбимых, Нестреляев всегда различал в толпе. Mal-aimé и смеются, и веселятся особым образом. До таких женщин ни у кого руки не доходят, слишком в стороне они держатся. А эта вообще как айсберг – основная глыба ее достоинств остается под водой. У нее другая пропорция, не как у всех, выдаваемого на-гора и оставляемого в пласте. Она нарочно не хочет казаться лучше, чем есть, из честности. Ошибается в противоположную сторону, обделяет себя. Все не как у людей. Умеет отказываться от счастья и при этом быть такой радостной. Поразительно. Он сам давно бы скис. Батюшки, уже Сокол.

Верно, Сокол. В той стороне, откуда он шел, прокатился, резвяся и играя, весенний первый гром. Нестреляева уносило байдевиндом с последнего его становища на рубеже двух тысячелетий. Время, оглянувшееся вспять, шумело над его головою, дергая троллейбусные провода. Церковь Всех Святых выступила из мглы белой колоколенкой и вполголоса прозвонила на ветру, чего раньше за ней никогда не водилось. Это только у Хорошевской Троицкой церкви было такое обыкновенье – она высоко стояла. Но сейчас иначе было никак нельзя – Нестреляева надо было вывести из состояния аффекта.

Очнулся – сталинские кирпичные дома глядят на него внушительными подъездами. Нестреляев привычно юркнул в один из них. Код уже был, черт его знает почему, вроде бы не должно его быть. Не было, когда Нестреляев тут жил. Это из той же серии подозрительных сбоев – меланж времен. Но Нестреляеву с его встроенным в мозг суперкомпьютером на код было раз плюнуть. Тот же единственный ключ открыл и эту дверь. Такое должно было бы тоже насторожить Нестреляева, однако ж не насторожило. Похоже, он приготовился пройти сквозь время, как нож сквозь масло. Ан не вышло.

Ключ-то был все тот же, но другой сосед возник на пороге, весь окутанный грозовым облаком. Сосед не по площадке, по квартире. Внутренний враг. Куды тебе слабогрудый дядя Игорь. Этот сосед будет почище чеченского полевого командира. Форменный Пашка Тигролапов. Вот так, бывало, материт и дерется, дерется и материт. А надо тебе сказать, милый мой читатель, что было уже около полуночи – самое бесовское время. Нестреляев мысленно перекрестился, собрал свою новую силушку – ну так, с осьмушку богатырской, уж сколько Илье не жалко было уделить, он еще нагуляет во чистом полюшке. Поднажал на своего многолетнего мучителя, неукоснительно осуществлявшего в коммуналке диктатуру пролетариата. Бывало, и получасовое отсутствие в квартире Пашки Тигролапова казалось Нестреляеву незаслуженным праздником. Остальное соседство тоже было не из приятных. Настоящие советские люди, которые всегда хотят неблагополучия ближнего более, нежели собственного благополучия.

Ничего у Нестреляева не получилось, лихое споро. Не оплошал Пашка. Крепко пнул Нестреляева и сказал веско: «С кем ты поменялся, того я, твою мать, уж в гроб уложил. И на комнату пустую, твою мать, ордер получил. И замок, твою мать, уже, понимаешь, сменил. Ты, твою мать, ступай, откель пришел. А не то и тебе на кладбище подле твоей матери место найдется». И еще пихнул пуще прежнего. Силен русский рабочий человек, силен даже после тридцати лет непрерывного питья. Нестреляев ретировался со смешанным чувством досады, восхищенья и скорби об униженной матери, ибо в теперешней своей прострации все понимал буквально.

Он вновь на улице, и полночь бьет с небесной колокольни. Бежит, гонимый ветром времени, и образ, еще не столь знакомый, сколь близкий, перед ним сияет. Кто она, Сильфида? Глядишь, возьмет она рукою легкой, достанет с полки жизнь его, как книгу, обдует пыль, душа его воскреснет. Он ветром и букетами жив будет.

Ветер, ветер на всем Божьем свете. В конце тысячелетья не успеваешь принимать парады планет. Гравитационные аномалии, ураганы. На перегибе времени нас треплет шторм. На северо-западе Москвы все погромыхивает.

Новые резвые ноги несут Нестреляева дальше в глубь времени, к предшествующему прибежищу, на Сретенке. Там (помнишь, читатель?) он снимал когда-то комнатушку в большой квартире, ставшей коммуналкою в процессе советского уплотненья. Проходил к себе через такую же тесную клетушку своей хозяйки – старушки из «бывших», родственницы прежних владельцев дома. Собственно, это все была одна комната, разделенная перегородкой в двадцатых годах. Вот оба окна глядят на Нестреляева с высокого первого этажа. При свете луны темнеют глубоко поставленные на широких подоконниках цветочные горшки. Кажется, фиалки всех оттенков, от темно-лилового до розового. Нестреляев открывает дверь все тем же волшебным ключом. Тихо ступая по выщербленному паркету, пересекает в свете лампадки проходную каморку, слышит знакомый вздох старенькой хозяйки во сне. За толстыми стенами здания стихает ночная гроза. Нестреляевское хождение сквозь время пока что благополучно закончилось. Наконец-то он у себя дома. Утрамбованные до предела, кругом спят чутким пуганым сном потомки «бывших». Их покойные родители удачно уплотнились, успев прописать таких же бывших. Тут он в безопасности. Вот и поди ж ты – на юру, в чужих людях. Не так-то его мать семнадцать лет не видала, кроме собственного сына, себе подобных.

Нестреляев с разгону шлепается в пыльное плюшевое кресло, кладет локти на стол и – пишет, пишет. Здорово пишет, что и требовалось доказать. Ну, будем считать, что поэтический дар у него был и прежде. Теперь же некие таинственные покровители подарили ему: а) знание, б) силы, в) время.