Волшебник Ришикеша - Мария Мансурова Страница 12

— Успокойтесь, — обрывает мужской голос.

Склоняется над ней. Лет двадцать, не больше.

— Как ты? — слегка касается плеча, грязно-красно-царапанного, вызывает прикосновением цепь судорог, проносящихся по телу. — Все хорошо. Слышишь? Все хорошо. Можешь что-нибудь сказать? Чья это рубашка? — На ней лоскутки розовой рубашки, взятой когда-то у друга, прикрывавшей когда-то серебристый топ, ее плечи, ее детство, разбитое вдребезги.

Нет. Она не может. Слова похоронены в ней. Парень забирает у девушки, закрывающей лицо руками, сиреневую шаль. Набрасывает на бедра в паутине порезов. «Все хорошо».

Вдох…

— Медленно осознайте свое тело. Повернитесь на левый бок, согните правое колено. Садитесь. Три раза пропоем «Ом».

— О-о-о-м… — Утробное эхо вокруг и в ней сквозь сукровицу воспоминаний. Анна отгоняет их прочь, но бумерангом они стучат в виски. Витя… Помоги.

— Через пятнадцать минут начнется пуджа. Ничего не ешьте.

Без сил. Переодевается. Нехотя. Желудок полон картинок, которые никак не хочет переварить. На улице — весна в Индии. Весна, о которой она мечтала.

— Что такое?

— Душно. Голова кружится. А батареи можно прикрутить?

— Да тут такие стоят, еще с советских времен, с ними ничего не сделаешь. Здесь сейчас как в Индии весной.

— Тогда ладно. Черт…

— Садись! Ничего-ничего. Ложись, просто резкий скачок давления. Будем аккуратнее.

— Извини.

— Все в порядке.

— Я так хочу в Индию!

— Запрос в космос дан — значит, поедешь. Я тоже очень хочу, чтобы ты поехала — со мной.

Беседка в окружении густых кустарников, облитых розово-карамельными лепестками. В центре — глубокое прямоугольное отверстие для ритуального костра. Подле него сидят брахманы, чуть в стороне Свами в оранжевом и Витя в белом. Анна — за ними. По краям — группа, образующая плотное кольцо.

— Наша пуджа посвящена открытию центра йоги в Москве, но одновременно она будет направлена на силу и оздоровление всех присутствующих, — говорит старший из брахманов. — Мы будем возносить молитвы богам, воздавать жертву в виде благовоний, брошенных в огонь, и масла ги.

Шепот, смешки катятся по губам непосвященных. Анна не может отвести глаз от Вити, от его торжественно сомкнутых у груди ладоней, от лица, знающего, постигающего.

— Может, это, конечно, не совсем к месту. Но у тебя очень красивые пальцы на руках и ногах, — тихо произносит Костик, теребя фотоаппарат. Анна не может сдержать улыбку и досаду. Витя вздрагивает. Банальное не должно прерывать божественное. Начинается пение мантр. Брахманам вторят все присутствующие. После каждой законченной фразы все берут из медных чашей шепотку краснокоричневой смеси благовоний и бросают в костер. С лиц стирается выражение обыденности. Все причастны, все вышли за границу. Покой, легкая грусть, кусочек за кусочком отлетает скорлупа, рождая чистоту. Кожа на ладонях будто покрыта хной, под ногтями цветная пыль. Непроизвольно Анна подносит руки к лицу, вдыхает мед с горчинкой и ванилью. В груди странное чувство, будто открыт, наконец, вход в пещеру, давно заваленный камнями. Легкость. Свет пробивает дорогу к уголкам души. Тепло. И внезапное осознание…

Единственного момента проникновения…

В его профиль.

В его руки.

В его глаза, спрятанные за вздрагивающими веками.

В его добро.

В его спину. За которой она сейчас.

Так было — всегда.

Так есть — теперь.

Так будет…

Позволить себе простить — себя.

Искры взлетают от капель масла, вздымаются обрывки трав. Потом гирлянды, сплетенные из бархатных оранжевых цветов. На его шее. И все бросают лепестки, осыпают его золотым дождем.

«Я думала, приехала избавиться от боли. А оказывается — найти его». Открытие так внезапно, сбивает с ног.

Все закончилось. На лбу красная точка — отметка тилака из сандаловой пасты, символ подчинения божественному. И она подчиняется. «Зачем?» — меркнет, растворяется под натиском всеобъемлющего солнца. Мелькают вспышки, все делятся впечатлениями. Анна замерла. Анна ждет. Теперь, когда она знает, ей необходимо рассказать ему. Может быть, не словами. А легким прикосновением, долгим взглядом. Но его лицо вдруг тревожно, губы плотно сжаты.

— Витя, мы пойдем сейчас в ашрам Биттлз?

— Да, Оля всех поведет. — Замирает ее дыхание. — Я останусь. Иди со всеми.

Пощечина для открытого сердца. На правом запястье красная нить после церемонии. Она защитит, сбережет. Но… Лестница невыносимо длинная. Ступенька за ступенькой — подступает дурнота. Не замечая никого рядом, Анна следует вперед. Они садятся в лодку, переплывают Гангу. «Как с ним пару дней назад…» Она смотрит вглубь, но вода стала безликой, город — мертвым, цель — потерянной. Поднимаются по лестнице, идут по узкой улочке, продираются сквозь навоз, шипение колы и призывные кличи торговцев. Шлепанцы проваливаются в липкую лужу и теперь оставляют неуклюжие коричнево-коровьи-манговые следы.

— Оля… — (не та Оля, которая ревнует Рому, другая — та, что дружит с Азой) — Что-то я плохо себя чувствую, пойду обратно.

— Как же ты одна?.. Может, попьешь водички, зайди, вот там кондиционер…

— Я дойду. Не волнуйся.

Анна ныряет обратно в водоворот шелковых шарфов и гималайских пледов.

— Аня… — догоняет Оля. — Все-таки пойдем с нами!

Участие мягких карих глаз трогает Анну, но разве непонятно, ей сейчас не до Биттлз? В одно мгновенье город умер, лишился волшебства. Осталась только нестерпимая вязкая, душная жара, смыкающая кольцо на ее горле. Прочь, прочь от чужих людей, от приторной улыбки Дена, от заботливой руки Оли, от закатывающихся глаз Лены: «Когда же избавимся от этой „принцессы“?» Бежать. Стоп. Хотя бы дойти, очень медленно, справиться с фиолетово-зеленоватой паутиной, стряхнуть ее с ресниц. Она преодолевает пешком мост над Гангой. Не лежать же здесь одной в ожидании, когда тебя переедет мопед, весело позвякивая игрушечным гудком? Быстрее… Сегодня самый жаркий, самый бессмысленный день.

Заходит в кафе. Прохладно. Клетчатые скатерти. Здесь она была с ним…

— Аня! Иди к нам!

Вот черт! Не спрятаться. Анна садится за столик с Любой и ее тринадцатилетним сыном Борей. Нет, они очень милые… Все очень мило…

— А ты чего со всеми не пошла?

— Пошла. Но не дошла. Очень жарко.

— Да, сегодня особенно жаркий день. Мы тоже решили отделиться, Борька вон совсем раскис.

— Борь, тяжело тебе? Ни Макдоналдса, ни компьютера…

— Угу…

— Бедный ребенок!

Банановый lassi, cheese naan, raita… Разговор ни о чем. Скачут мысли между красных клеточек на скатерти. Потом счет. Потом обжигающий воздух и слабость в коленях.