Привет, Галарно! - Жак Годбу Страница 12

Папа был крупным коренастым мужчиной, сильным, как сохатый лось. Он был едва выше мамы, а она была мелкой, словно манна небесная. Когда я их узнал, в смысле когда я начал их осознавать дома, каждый из них уже жил своей жизнью — по разные стороны солнечного свечения.

Папа уходил в семь часов утра, подхватив под обе руки по здоровенному ящику пива «Молсон». Затем он возвращался за своим любимым сокровищем — рыболовной снастью, священнее которой для него не было ничего на свете, и отправлялся по тропинке, протоптанной рядом со школой Сен-Франсуа-Ксавье, над лягушатником, затем выходил к цементному спуску, где на пристани стоял его «Вагнер III». Он не сам построил свою лодку. Что бы он ни рассказывал, он не знал, как делается, однако сам выкрасил ее в голубой цвет, а потом расписал внутри коричневыми розанчиками. Он сам повесил полиэтиленовые шторы в цветочек, выбрал десяток подушек-думочек, которыми выложил решетку трюма. Ну а мама к тому часу уходила спать.

Раз или два в месяц по воскресеньям он, в зависимости от прилива чувств, брал с собой на борт одного или троих сыновей. Я хорошо помню также, что он мог починить свой мотор, когда тот барахлил, и это было едва ли не единственным делом, которое ему удавалось. Главным же была его недолгая певческая карьера в церкви. Она резко оборвалась, когда в один прекрасный день он утратил веру в Бога. Он так нам и не объяснил причину, но хвастался этим на каждом перекрестке, в смысле, в таверне деревенского отеля «Канада». Если бы он тогда заткнулся, он и сейчас бы продолжал петь. Но других мест для этого не было, а вход в церковь ему запретили. Телевидение тогда еще не появилось на свет. Впрочем, он больше и не искал работу. У него не было хватки, он не умел ловчить, и, самое главное, ему очень не хотелось иметь над собой хозяина. Отсюда и привычка, как неукоснительное выполнение долга, уплывать на «Вагнере III», выпивать там бутылку пива, затем вторую и пить до тех пор, пока жидкость не заполняла его организм, как вода, доходившая до края лодки.

Таким образом, накачавшийся пивом папа неделями пропадал на озере Сен-Луи или спускался по шлюзам в сторону Оки. Он воображал себя отважным капитаном плота, на котором катал по воде своих «подруг». «Подруги» появились не сразу после завершения его певческой карьеры, но и много времени на это не потребовалось. Ему было так скучно одному на борту его суденышка, что однажды он привел туда какую-то девицу, а затем и приятеля с его подружкой. «Подруги» были что надо, у них были такие задницы, что, садясь на них в «Вагнер III», они запросто могли отправить лодку ко дну. К тому же на головах у них красовались ярко-розовые и платиновые парики. Отправляясь в школу, мы махали папе рукой вслед, а он стоял в двухстах-трехстах шагах от берега, забрасывал в воду свои удочки и вздымал вверх свой флажок, при этом как бы обращаясь к «подругам»:

—Взгляните туда! Вон шагает потомство Галарно! Оно идет за знаниями, это качественный материал, которого вам, дорогие девушки, ни в жизнь не произвести!

—Если тебе нужны дети, чего же ты не взял на борт твою супругу, а нас бы оставил на пляже, мы-то к тебе, Галарно, не сильно напрашивались. Ты угощаешь нас пивом и катаешь на своем Ноевом ковчеге, ну а мы даем тебе порезвиться с нами, пока у тебя сил хватает. А если ты, рыбак ты наш, чем недоволен, так бери с собой свою жену!

Папа отворачивался: он, наверное, имел жалкий вид, потому что быстро опускал свой желтый флажок и прятал его в деревянный сундук на корме, который служил ему капитанским мостиком. Потом он заводил мотор, но мы были уже далеко, мы терялись из вида: главное было успеть вовремя в церковную школу. А с озера тем временем доносилось эхо чахоточного бульканья воды.

Папа со своими «подругами» — это как несчастный случай на железной дороге, в смысле, сугубо диспетчерская проблема. Даже если бы он и хотел взять с собой маму на борт катера, ему бы не удалось ее убедить. Она никогда не ложилась спать раньше шести часов утра, а просыпалась в одно и то же время, и именно тогда, когда папа, вернувшись с рыбалки, сваливал каждый вечер полтора десятка окуньков и пару калканов на эмалированный кухонный стол, после чего погружался в сон. До чего же была хороша собой и нежна наша мама, когда, проснувшись под вечер, с наступлением сумерек, она шла нас кормить, а затем укладывала в постель! У нее были черные и мягкие, словно шелк, ресницы, оттенявшие ее глаза, голос как клеверный мед, она была похожа на киноактрис, которые танцевали в паре с Фредом Астэром или ее любимым Фрэнком Синатрой.

Около восьми часов, когда рыба уже закипала в бульоне с картошкой и луком, она начинала напевать нам колыбельную, оставляя дверь нашей спальни открытой, чтобы мы могли ее слышать. Позже, с наступлением темноты, она усаживалась в гостиной на большую плюшевую софу напротив коробки шоколадных конфет «Блэк Мэджик» (сто мягких и сто твердых), лежавшей на журнальном столике из ореха, — коробки весом пять фунтов хватало на две ночи. В зависимости от времени года она читала итальянские романы в картинках или комиксы на английском, что позволяло ей мыслить наполовину по-европейски, наполовину по-американски. Это во многом сказалось и на нас: в дождливые дни, часто совпадавшие с выходными, мы с Жаком с удовольствием погружались в эти сентиментальные катехизисы, в то время как Артур с увлечением изображал в лицах комиксы. В одних всегда побеждала любовь, она превозмогала тысячи бед, препятствий, неожиданностей и предательств, в других всегда торжествовала справедливость вопреки коварству сил зла. Не будь Супермена, я и не знаю, что бы с нами всеми стало. Такое чтение делало из нас рыцарями без страха и упрека и именно так — несмотря на папино ворчание — мы все втроем пристрастились к печатному слову, как будто из него и был испечен хлеб наш насущный.

Конечно, эта привычка все время читать принесла мне кучу бед, неприятностей и трудностей в колледже, в результате чего я бросил учебу, которая в любом случае сама бы ушла от меня. Но ни Артур, ни Жак от этого не пострадали. В смысле каждый может достичь некой точки, у каждого свой лимит, ну а я свой просто исчерпал. У нас у всех был свой путь: у папы — до устья реки Утауэ, у мамы — до аптеки (нужно купить очередной роман в картинках), ну а я таки дошел потом до литературного факультета в Монреале.

Когда папа умер от воспаления легких, мама, которой не нравилось в Сент-Анн, вернулась к своей сестре, в Массачусетс, в местечко Лоуэлл, где та жила уже едва ли не тридцать лет. Порой мама присылает нам рождественские открытки, которые запросто могут оказаться в нашем почтовом ящике в августе, а то и весной. Но в конце концов дорого внимание. В смысле если ей приятно пожелать нам Merry Christmas [36], напечатанное розовой сахарной крошкой на сверкающем блестками картоне, мы же не станем напоминать ей: мама, здесь стоит не то число. Ее сердце не трепещет 365 дней в году, она живет порывами. Потому что действительно, как сориентироваться во времени, если питаешься по ночам шоколадом, от которого разносится приторный запах, застревающий в складках тяжелых штор?

О