Полет шмеля - Анатолий Курчаткин Страница 12

— Приношу свои извинения, что не там, — с тонкой улыбкой кивает Евгений Евграфович в сторону кремлевской стены. — Там бы, конечно, удобней. Кофейку бы заказали, сушечек наших фирменных. Но, к сожалению… — он разводит руками.

— Сложно заказать пропуск? — понимающе говорю я.

— Да нет, пропуск — какие сложности, вы же не иностранец. Прослушка, — объясняюще произносит он через паузу. — Все прослушивается, никакого конфиденса. Что, в общем, правильно, — добавляет он тут же.

— Не имею мнения, — отзываюсь я, полагая себя обязанным что-то ответить.

— Правильно, правильно, — словно я оспорил его утверждение, говорит Евгений Евграфович. — Государева служба — она государева служба. Это не окорочками торговать. В России выше нее ничего нет.

— Выше — только кремлевские звезды, — выдаю я глубокомысленный комментарий.

— Однако и они государевы, — вскидывает он указательный палец. И произносит после короткой паузы: — Значит, вы бы хотели с нами посотрудничать…

Понятия не имею, что бы я хотел с ними. Но я согласно киваю:

— Да, есть желание.

— Есть желание… — тянет он. И неожиданно, резко сменив тон, вопрошает: — А не поможете мне, Леонид Михалыч, в одной вещи? Мне нужно свитер себе купить, а все не получается: надо бы, чтобы кто-то со стороны глянул… Сходим со мной в «Брюхо Москвы»?

— «Брюхо Москвы»? — удивленно переспрашиваю я. — Это что такое?

— А! — довольно восклицает он. — Вы не понимаете. Знаете, в Париже есть подземный торговый центр, на месте бывшего рынка, «Чрево Парижа» его называют? Бывали?

— Не бывал, — отзываюсь я. Не был я ни в Париже, ни в Риме, ни в Лондоне, где по нынешним временам всякому уважающему себя человеку должно побывать непременным образом. — Но знаю.

— Ну вот, а у нас то, что под Манежной площадью, — «Брюхо Москвы». Так поможете?

Естественно, а как же. Я отзываюсь согласием. Даже как бы и с удовольствием. А что мне делать еще?

Мы с Евгением Евграфовичем — поглядеть со стороны, два добрых товарища — пересекаем Александровский сад, поднимаемся наверх на Манежную площадь, пересекаем поднятую из трубы наверх Неглинку в лубочных зверюшках главного скульптора страны Церетели и заходим в залитое искусственным светом, сверкающее отполированным мрамором и стеклом подземное царство Мамоны, возведенное на месте многотысячных митингов шестнадцатилетней давности, чтобы они никогда больше здесь не проводились.

Евгений Евграфович оказывается придирчивым покупателем. У одного подходящего свитера все же не такой вырез, у другого все же не такой цвет, у третьего — вроде бы все так, но он тесноват под мышками, в нем будет недостаточно комфортно.

— А я люблю, чтоб было комфортно. — Евгений Евграфович совсем освоился со мной и ведет себя так, будто мы знакомы сто лет. — Комфорт в жизни — главное качество, по которому ее должно оценивать. Вы согласны?

О, разумеется, разумеется, я во всем с ним согласен, как же иначе.

Я уже слетаю с катушек, когда наконец Евгений Евграфович решает купить свитер. Продавщица, едва не танцующая от довольства, что посетители покидают ее магазинчик, оставив в кассе деньги, укладывает свитер в хрустящий фирменный пакет, вручает его праздничным движением Евгению Евграфовичу, и тот, повеселевший не меньше продавщицы, когда мы выходим из магазина на вымощенную блестящим кафелем променадную дорожку царства Мамоны, предлагает мне:

— А что, не отметить ли нам покупку? Давайте присядем здесь в какой-нибудь забегаловке, хлопнем по чашечке кофе и поговорим. Как вы, не против?

— Замечательная идея, — говорю я.

Мы спускаемся на нижний этаж, где расположены «забегаловки», и по прошествии пяти минут сидим за пластмассовым столиком, положив на свободные стулья около стола свою верхнюю одежду, — не столько потому, что так жарко, а для того, чтобы к нам никто не подсел.

— Да, так вот, Леонид Михалыч, — сделав глоток кофе, ставит пластмассовый стаканчик на стол Евгений Евграфович. — Возвращаясь к нашим баранам… В настоящее время есть потребность в свежем аналитическом взгляде на электорат старшего среднего возраста. Не пенсионный и даже не предпенсионный, а вот такой — старшего среднего возраста, засредний, назовем его так. Готовы вы написать записку?

Я прикидываю, что за финансовые перспективы распахиваются передо мной, возьмись я излагать свои взгляды на этот «засредний» электорат. Похоже, Балерунья не поняла меня — что мне требуется. Никаких роскошных перспектив такая аналитическая записка не обещает. Было дело, я писал что-то подобное для Министерства образования, заработал — это конечно, но к решению своих финансовых проблем не приблизился ни на шаг.

— Мне это будет интересно? — спрашиваю я Евгения Евграфовича осторожно.

Разочарованность, что звучит в моем голосе, видимо, столь явна, что он всхохатывает и звучно бьет ладонь о ладонь.

— Вам это будет интересно, интересно, — говорит он потом. — Но, безусловно, — он делает паузу, — у работодателя тоже есть свой интерес. Я полагаю, вы понимаете?

— Сколько? — спрашиваю я.

— Фифти-фифти, — отзывается он, глядя на меня с ясной полуулыбкой.

Ого. Пятьдесят процентов. Хорош откат. Это или сумма должна быть запредельна, так что мне за глаза достаточно и ее половины, или же столь ничтожна, что меньше половины брать ему нет смысла.

— И что они, эти фифти? — спрашиваю я, стараясь не дрогнуть ни единым мускулом — будто это для меня обычное дело, вести торг вроде этого.

Цифра на листке с проставленным за нею значком доллара повергает меня в восторженное изумление. Смешанное, однако, с неверием. Я невольно тянусь к листку, — он отдергивает руку, не позволяя мне взять листок. Следом за чем рвет его на клочки и ссыпает те в боковой карман.

— Я полагаю, для любого института это будет нормально, — говорит он.

— При чем здесь институт? — недоумеваю я.

— Ну, или фонд, — говорит он.

— А при чем тут фонд? — я уже настораживаюсь.

Евгений Евграфович, взяв со стола стаканчик с кофе, отхлебывает из него.

— А у вас что, ничего не учреждено? Мы даем задание организациям. Мы не можем давать такие ответственные задания частным лицам.

Это катастрофа. Какой фонд, какой институт? Служба Аполлону ни по какому официальному ведомству не проходит, а где состою и числюсь — это так, только плачу членские взносы, в любом случае я представляю только себя.

— Но я частное лицо, — произношу я потерянно.

Евгений Евграфович, делая очередной глоток кофе, пожимает плечами:

— Значит, учреждайте. Частному лицу мы не можем.

— Учредить институт? — вопрошаю я. — Но это же такое дело…

Теперь изумлением расцвечивается лицо Евгения Евграфовича.