Моя малышка - Александр Снегирев Страница 12

– Не пил вчера? – поинтересовался Тима, не отрываясь от работы.

– Бокал красного, а что?

– Полило что-то, как будто бухал, – ответил Тима.

Вскоре с волосами было покончено и боль ушла, уступив ровному зуду. Я захлопнул книжку, всё равно перелистывать страницы одной левой весьма сложно, а правую я стараюсь не дёргать. Оставшись без развлечения, я уставился в окно. Вид не изменился, Внешэкспортбанк по-прежнему предлагает купить акции, суля высокий стабильный процент. Я вспомнил пачку бабушкиных облигаций, оставшихся от какого-то государственного займа, который так и не был возвращён. Эти облигации бабушка хранила как золото, кроме них, у неё ничего ценного не было. Она верила, что на старости лет облигации обеспечат ей благополучие. Ничего подобного не произошло, про выплаты по облигациям государство забыло. Во мне это крепко засело и теперь любой посул сохранить и приумножить мои деньги не вызывает у меня ничего, кроме недоверия.

В квартире наверху заработал перфоратор.

– Новые жильцы? – кивнул я на вибрирующий потолок.

– Ага, бабуля умерла на Новый год.

– Прямо на Новый год? – удивился я.

– Прямо на Новый год.

– Грустная история.

– Грустная, и даже не потому, что на Новый год.

– А почему?

Выводя Машин носик, Тима начал рассказ:

– Ей было девяносто шесть лет. Она была последним потомком великих князей. Её родители вернулись в советскую Москву в середине двадцатых. И вот она благополучно пережила репрессии, войну и тут под Новый год загремела в больницу.

– Ну и?..

– Почувствовала себя перед праздниками плохо, и её, как женщину обеспеченную, отвезли в платную клинику. Родственники приехали навестить, а её там нет. Спрашивают, где. Оказалось, она устроила скандал и её отправили в сумасшедший дом.

– Из платной больницы???

– А что? У нас в платных больницах те же медсёстры и врачи работают, что и в бесплатных.

– Это уж точно… и что дальше?

Тима, не отвлекаясь от Машиного личика, продолжил:

– Приезжают они в сумасшедший дом, а там праздники, врачей нет, сторож пьяный, а бабуля сидит в коридоре привязанная к стулу и с обритой головой.

Я сглотнул. Скулы запылали. На свежевытатуированных Машиных кудрях снова выступили красные капли.

Когда я представил себе старуху, великую княгиню, связанную и обритую наголо, в коридоре московского дурдома накануне наступления 2008 года, тотчас захотелось воткнуть татуировальную машинку со всеми иглами в горло той бляди, которая это сделала. Здорово бы смотрелись капли тёмно-синей краски вокруг раны, из которой бы хлынула мерзкая кровь! Смотрители и смотрительницы российских больниц крепкие, толстые существа. Монстры, неудачники, выродки, упивающиеся безграничной властью над безответными пациентами. Злоба и пафос охватили меня. Сколько я слышал про наши больницы историй, от которых спина покрывается ледяным потом! Про гинеколога-карлика, нарочно доставляющего боль своим только что родившим пациенткам, про сиделок в роддомах, кормящих новорожденных транквилизаторами, чтобы те не слишком орали…

С чего я так разнервничался? Чего мне жалеть эту старуху, потому что она великая княгиня? Я же прошел мимо кричащей из окна и глазом не моргнул… А врачей тоже понять можно – платят им мало, людей они не очень-то любят… Да и не все врачи изверги, пришили же Боре язык на место. Тима продолжил:

– Вызволить её из психушки удалось не сразу, начальство отсутствовало из-за праздников. После возвращения домой она прожила два дня. Умерла прямо во время президентского поздравления. Теперь квартиру продали.

– М-да… – только и сказал я. Крыши за окном стали розоветь на закатном солнце.

К нам зашла бритоголовая подружка Тимы. Окажись она в сумасшедшем доме, то, по крайней мере, от одного унижения будет избавлена. Я обратил внимание на её яркие красные ногти на красивых ногах. Лак чуть светлее моей, выступившей на Машиных волосах, крови. Ноги с красивыми ногтями ступают по разбросанным на полу салфеткам в крови и краске. Тима то и дело протирает моё плечо.

– Откуда шрам? – улыбнулась мне бритоголовая.

– Раньше мотогонками увлекался, – соврал я по старой привычке.

После школы я себе придумал легенду про мотогонки и про то, как я дал себе зарок больше на мотоцикл не садиться. На девушек действовало безотказно, не обязывая при этом катать их на мотоцикле. Водить-то я его не умею. Губки у бритоголовой приоткрылись, в глазах блестнул интерес.

– Мотогонки? Круто!

Через четыре с половиной часа Маша-Сирин, державно распустившая крылья, окончательно утвердилась над сердцем. Я расплатился, крепко пожал Тиме руку, улыбнулся бритоголовой обладательнице красивых ног и вышел за дверь.

Грохот ремонтных работ в бывшей квартире великой княгини усилился.

Проходя мимо дома, из которого несколько дней назад высовывалась кричащая старушка, я остановился. После рассказа об участи княгини я забеспокоился обо всех стариках вообще. Тишина, как и по пути сюда. Может быть, тот азиат в оранжевом комбинезоне помог ей, позвонил дочери… Впрочем, беспокойство о чужой судьбе длится недолго, вокруг щебечет весна, а я всё ещё молод, хотя кое-что ушло безвозвратно и правое плечо уже никогда не станет девственно-чистым.

Рассматривая татуировку, Маша долго молчала, а потом придирчиво высказалась:

– Во-первых, я блондинка, а эта брюнетка. А во-вторых, она на меня не похожа, глаза не мои, еврейка какая-то!

Знала бы она, сколько крови, в буквальном смысле, я пролил из-за её гривы.

– Маш, ты чего? Какая еврейка?! Это же ты! Понятное дело, что идеального сходства добиться трудно, а брюнетка потому, что краска такая! Белым же татуировки не делают! В целом копия ты!

– Не знаю, по-моему, ты какую-то другую бабу попросил изобразить…

Я шутливо морщусь, мол, какое нелепое предположение. Маша уселась на диван, надув губы. Обнимаю её. Здорово всё-таки, что Рыжуха меня тогда лягнула. Шрам девочек так и притягивает. Не будь шрама, не было бы Любы. Я бы не набил на плече сердце. Не появилась бы Маша-сирин. А Маша-сирин с сердцем в когтях мне нравится ещё больше, чем просто сердце. На самом деле всё равно, что Маша думает, ведь эту татуировку, как и предыдущую, я сделал исключительно для себя.