Великие мечты - Дорис Лессинг Страница 12

Юлия снова пошла в дом в Ноттинг-хилле. Она не сомневалась, что Джонни выбрал этот район именно из-за его убожества и сомнительной славы.

В семье сына к тому времени было уже двое детей. Старший (Эндрю, которого она видела) превратился в шумного и энергичного ребенка, а младший (Колин) был еще совсем крошечным младенцем. Фрэнсис и его вскармливала грудью. Она была все такой же полной, бесформенной и неряшливой, а квартира представляла собой, Юлия была в этом убеждена, угрозу для здоровья детей. На стене висел шкафчик для продуктов, с дверцами, затянутыми проволочной сеткой — для вентиляции. Сквозь сетку виднелись бутылка молока и сыр. Шкафчик недавно покрасили масляной краской, которая кое-где закупорила ячейки сетки, то есть циркуляция воздуха была нарушена. Детские одежки сохли на хрупкой деревянной конструкции, которая грозила в любой момент рассыпаться. Нет, сказала Фрэнсис голосом, звенящим враждебностью. Нет, ей не нужны деньги, спасибо, ничего не нужно.

Юлия стояла, не осознавая, что вся ее фигура выражает мольбу, руки дрожат, а глаза полны слез.

— Но, Фрэнсис, подумайте о детях.

Реакция невестки была такой, будто Юлия капнула ей на рану кислоты. О да, Фрэнсис часто думала о том, в каком свете ее собственные родители, а не только семья Джонни, воспринимают ее замужество и то, в каких условиях живут ее дети. Запинаясь от гнева, Фрэнсис выпалила:

— Мне кажется, что я только и делаю, что думаю о детях.

На самом деле ее слова означали: «Да как вы смеете!»

— Пожалуйста, Фрэнсис, позвольте мне помочь вам, прошу вас. Джонни занят совершенно не тем, он всегда был таким, и это несправедливо по отношению к детям.

Проблема состояла в том, что к этому времени Фрэнсис уже полностью соглашалась: да, Джонни действительно занят не тем. Последние иллюзии растаяли, оставив после себя нерастворимый осадок раздражения на него, товарищей, Революцию, Сталина и прочая, и прочая. Но дело было теперь не в Джонни, а в ней, в крохотном, едва живом чувстве самоуважения и независимости. Вот почему фраза Юлии «Подумайте о детях» отравленной пулей вонзилась прямо в цель. Какое право имеет она, Фрэнсис, бороться за свою независимость, за собственное «я», если ради этого приходится жертвовать… Но дети же не страдают, нет. Она точно знает, сыновья не испытывают страданий.

Юлия ушла, рассказала о том, что видела, Филиппу и постаралась больше не думать о той квартире в Ноттинг-хилле.

Позже Юлия узнала, что Фрэнсис устроилась на работу в театр, и подумала: «Театр! Ну конечно, чего и следовало ожидать». Потом Фрэнсис стала играть на сцене, и свекровь думала: «Наверное, ей достаются роли служанок».

Однажды она пошла на спектакль, села в глубине зала, где, как она рассчитывала, ее не заметят, и посмотрела на игру Фрэнсис в симпатичной комедии. Та похудела, хотя оставалась еще в теле, ее светлые волосы вились кудряшками. Она играла владелицу отеля в Брайтоне. Юлия не находила в ней ничего от той довоенной хохотушки в тесной униформе, но сочла, что актриса Фрэнсис неплохая, и испытала некоторое облегчение. Фрэнсис знала, что свекровь приходила посмотреть на нее, потому что это был маленький театр, и Юлия явилась в одной из своих неподражаемых шляпок с вуалью и весь спектакль просидела, не снимая перчаток. В зрительном зале она была единственной женщиной в шляпке. А уж перчатки, эти ее перчатки, ну чистый смех.

На протяжении всей войны, особенно в трудные моменты, Филипп хранил память об одной миниатюрной перчатке, из швейцарского муслина, и те крапинки, белые точки на белом, и та крошечная оборка на запястье казались ему восхитительной фривольностью, насмешкой над собой и обещанием, что цивилизация вернется.

Вскоре Филипп умер от сердечного приступа, и Юлия не удивилась этому. Муж тяжело перенес войну. Он пропадал на работе сутками, домой приходил нагруженный бумагами и сразу садился за стол снова работать. Она знала, что Филипп был вовлечен во всевозможные смелые и рискованные акции и что он горевал о тех людях, которых посылал в опасные места, иногда — на смерть. За время войны он состарился. И, подобно Юлии, эта война заставляла его переживать в памяти прошлую войну; она догадывалась об этом по тем кратким, сухим замечаниям, которые муж изредка позволял себе делать. Вот так двое людей, когда-то безоглядно влюбленные друг в друга, прожили всю жизнь во взаимном терпении и нежности, будто желая уберечь воспоминания о прошлом от резкого движения или необдуманного прикосновения, но ни разу так и не всмотревшись в них повнимательнее.

Юлия осталась одна в большом доме, и однажды пришел Джонни и заявил, что он хочет забрать дом себе, а мать пусть снимет квартиру. Впервые в жизни Юлия проявила твердость и сказала «нет». Она собирается жить здесь, и на это ей не требуется согласия Джонни или кого бы то ни было еще. Ее родного дома, дома фон Арне, больше нет. После смерти младшего брата Юлии во время Второй мировой войны дом был продан и полученные средства переданы ей. И теперь особняк в Хэмпстеде, куда она так не хотела переезжать, стал ее домом, это единственная ниточка, которая связывает ее с той Юлией, у которой был дом, была семья, было прошлое. Она — Юлия Леннокс, и это — ее дом.

— Ты эгоистичная и жадная женщина, как и все представители вашего класса, — сказал Джонни.

— Вы с Фрэнсис, если хотите, можете тоже переехать сюда и жить со мной, но я отсюда никуда не уеду.

— Спасибо большое, Мутти, но мы отклоняем твое приглашение.

— Почему вдруг Мутти? Ты никогда не называл меня так.

— Ты желаешь скрыть тот факт, что являешься урожденной немкой, Мутти?

— Нет. По-моему, я ничего не скрываю.

— А по-моему, скрываешь. Лицемерие — это как раз то, чего стоит ожидать от подобных тебе людей.

Он был не на шутку зол. Отец не оставил ему ничего, все отошло Юлии. А Джонни планировал унаследовать дом и поселить в нем товарищей, нуждающихся в жилье. После войны все были бедны, жили одним днем, и он существовал на доходы от партийной работы, частью — противозаконные. Джонни дико злился на Фрэнсис за то, что она отказалась принять ежемесячную помощь от Юлии. И когда Фрэнсис однажды спросила: «Но, Джонни, я не понимаю, разве ты смог бы принять деньги от классового врага?» — он ударил ее, единственный раз за все время их совместной жизни. В ответ жена тоже ударила его, еще сильнее. В ее вопросе не было ни язвительности, ни критики, Фрэнсис искренне хотела услышать от него объяснение.

Юлия была дамой хорошо обеспеченной, но не богатой. Оплачивать школу для обоих внуков, Колина и Эндрю, она была в состоянии, но заявила, что если Фрэнсис в ближайшее время не согласится переехать в особняк, то придется сдать часть дома чужим людям. Теперь Юлия вынуждена была экономить в таких вещах, о которых раньше даже не задумывалась (Фрэнсис посмеялась бы, узнав об этом). Она перестала покупать новую одежду. Она рассталась с экономкой, которая жила в цокольном этаже, и отныне обходилась услугами женщины, приходящей два раза в неделю, то есть порой часть работ по хозяйству выполняла собственноручно. (Эту приходящую прислугу, миссис Филби, пришлось уговаривать и улещивать, чтобы согласилась работать и после того, как в доме появилась Фрэнсис с ордой своих плохо воспитанных подопечных.) Юлия больше не покупала продукты в универсаме «Фортнум», к тому же после смерти Филиппа она обнаружила, что имеет склонность к аскетизму. Оказывается, образ жизни, предписанный жене чиновника из Министерства иностранных дел, не имел ничего общего с ее вкусами.