Тень ветра - Карлос Руис Сафон Страница 12

В день моего шестнадцатилетия я задумал такую глупость,подобная которой ни разу не приходила мне в голову на моем коротком веку. Насвой страх и риск я решил устроить праздничный ужин, пригласив Барсело,Бернарду и Клару. Отец не одобрил моего плана.

— Это мой день рождения, — с юношеской жестокостьювозразил я. — Я тружусь на тебя все прочие дни в году. Хоть раз сделайпо-моему.

— Поступай как знаешь.

Предшествующие месяцы моей дружбы с Кларой были особенностранными. Я уже почти для нее не читал. Клара под любыми предлогами стараласьне оставаться со мной наедине. Всякий раз, когда я приходил, у нее сиделБарсело, притворявшийся, будто читает газету, или невесть откуда появляласьсуетливая Бернарда, бросавшая на меня косые взгляды. Иногда Кларе составляликомпанию одна или несколько ее подруг. Про себя я называл их Сестры-Пустоцветы.Отмеченные печатью неизбывной девственной скромности, с требником в руках иполицейской неподкупностью во взоре, они патрулировали пространство вокругКлары, ясно давая мне понять, что я здесь лишний, что само мое присутствиеоскорбляет Клару и весь белый свет. Но неприятнее всех был маэстро Нери, сосвоей злополучной неоконченной симфонией, Это был расфуфыренный тип,законченный фат и пшют, стремившийся походить на Моцарта, но из-за пристрастияк брильянтину больше напоминавший мне Карлоса Гарделя. [14] Еслив нем и было что-то от гения, то разве только дурной характер. Он беззастенчивостелился перед доном Густаво и флиртовал на кухне с Бернардой, заставляя еехихикать, одаряя дурацкими пакетиками засахаренного миндаля и щипая за задницу.Короче, я его смертельно ненавидел. Неприязнь была взаимной. Нери носился сосвоими партитурами, высоко задирая нос, глядя на меня как на приблудного щенкаи всячески противясь моему присутствию.

— Мальчик, не пора ли тебе сесть за уроки?

— А вам, маэстро, не пора ли закончить симфонию?

В конце концов я перед всеми ними пасовал и уходил,побежденный, с опущенной головой, жалея, что не обладаю острым языком донаГуставо, чтобы поставить на место этого зазнайку.

В день моего рождения отец зашел в пекарню на углу нашейулицы и купил самый лучший торт. Он молча накрыл на стол, выложив серебряныеприборы и поставив парадный сервиз. Зажег свечи и приготовил на ужин самые моилюбимые, как он считал, блюда. Весь вечер мы и словом не перекинулись. Когдастемнело, отец удалился к себе, облачился в свой лучший костюм и вернулся собернутым в блестящую бумагу свертком, который положил на столик в гостиной.Это был подарок. Он сел за стол, налил себе бокал белого вина и стал ждать. Вмоем приглашении было указано, что ужин состоится в восемь тридцать. В девятьтридцать мы все еще ждали. Отец с грустью смотрел на меня и молчал. Я веськипел от злости.

— Ну что, доволен? — спросил я. — Ты этогохотел?

— Нет.

Еще через полчаса появилась Бернарда с посланием отсеньориты Клары и скорбным выражением лица. Последняя желала мне всего самогонаилучшего и сожалела, что не сможет прийти на мой праздничный ужин. СеньоруБарсело пришлось на несколько дней по делам отлучиться, и Клара была вынужденаперенести на этот час свои занятия с маэстро Нери. Сама же Бернарда также немогла принять участие в праздничной трапезе и забежала лишь на минутку.

— Клара не может прийти из-за урока музыки? — елевымолвил я.

Бернарда опустила глаза. Она едва не расплакалась, вручаямне маленький сверток со своим подарком, и расцеловала меня в обе щеки.

— Если не понравится, можно обменять, — сказалаона.

Но я не смог заставить себя даже из вежливости развернуть ееподарок. Я остался наедине с отцом, перед парадным сервизом, столовым сереброми тающими в тишине свечами.

— Мне жаль, Даниель, — произнес отец.

Я молча кивнул и пожал плечами.

— Не хочешь посмотреть, что я тебе подарил? —спросил он.

В ответ я встал и, уходя, оглушительно хлопнул дверью.Слетев по ступенькам, еле сдерживаясь, чтобы не заплакать от досады, я вышел напустынную улицу, залитую голубоватым светом. Было холодно. Сердце моенаполнилось ядом, взгляд дрожал. Я шел куда глаза глядят, не удостоив вниманиянезнакомца, застывшего у Пуэрта-дель-Анхель и наблюдавшего за мной. На нем былвсе тот же темный костюм, правую руку он все так же держал в кармане пиджака. Вглазах его сверкало и множилось отражение огонька сигареты. Слегка прихрамывая,он последовал за мной.

Больше часа, не разбирая дороги, я метался по улицам, покане оказался у памятника Колумбу. Перейдя площадь, я сел на одну из ступенекнабережной, сбегавших вниз, в темную воду у причала для прогулочных катеров.Кто-то устроил здесь вечеринку — из гавани, где временами вспыхивали яркие огни,доносились музыка и смех. Я вспомнил, как мы с отцом доходили на катере досамого края волнореза. Оттуда немного было видно кладбище на горе Монтжуик —теряющийся за горизонтом город мертвых. Иногда, глядя в сторону кладбища, ямахал рукой, веря, что мама все еще там и что она видит меня. Отец повторял мойжест. Уже несколько лет мы не совершали таких прогулок, хотя я знал, чтоизредка отец выходит в море на катере один.