Золотые века - Альберт Санчес Пиньоль Страница 12

Король, король, к ним едет сам король! Город потратил сумму, которой бы хватило на три городских праздника. Улицы украсились национальными флагами и разноцветными лентами, а на старых фасадах обновили орнаменты. На ветвях деревьев развевались двухцветные вымпелы, а в здании мэрии установили генератор для освещения ее фасада — здание сияло светом ста пятидесяти лампочек восьми разных цветов. Все учреждения и магазины переписывали свои вывески, прибавляя к названию слово „королевский“: дело началось с „Королевской библиотеки“, а кончилось „Подлинными королевскими бакалейными товарами Республики Аргентина“. Служители порядка получили распоряжение поддерживать город в безупречном состоянии и выполняли свои обязанности с таким рвением, что еще за девять дней до прибытия короля штрафовали горожан за грязные или недостаточно блестящие ботинки и прочие провинности такого же характера. Все общественные места были тщательно убраны, даже общественный туалет, которым никто никогда не пользовался, сиял чистотой. Были приведены в порядок две публичные библиотеки и все публичные дома. Специальное распоряжение запрещало особям семейства лошадиных испражняться на городских улицах, а после того как один шутник явился на площадь в сопровождении осла с большой пробкой под хвостом, запрет был распространен на всех животных без исключения — от самого упрямого в городе осла и до самой чистой болонки, — независимо от их способности гадить в общественных местах.

Однако все, казалось, делалось само собой, потому что всем не терпелось увидеть короля. И даже свежеиспеченные республиканцы говорили, что они, конечно, были сторонниками республики, но ничего не имели против данного короля, такого человечного и известного своей благотворительной деятельностью в пользу сирот. И в самом деле, кто способен поднять голос против несчастных детей?

На вокзале построили деревянный помост, напоминавший новый катафалк, который украсили лентами национальных цветов и букетами гладиолусов. В центре красовался королевский герб, а под ним золотой нитью был вышит девиз Semper fidelissima. „Обращайтесь бережно с моей уродкой, поставьте уродку в центр“, — твердил мэр, когда отцов города на помосте стало слишком много. У подножия помоста и вокруг него собралась огромная толпа горожан, там царил такой беспорядок, словно случилось стихийное бедствие. „Это король, это король, король“, — разносилось в толпе, как только какой-нибудь поезд подъезжал к станции. Отдельные умники всех успокаивали: нет, что вы, он должен приехать позже. Казначей мэрии с высоты помоста взывал к гражданам, убеждая их не кидать серпантин — запасы могли кончиться до приезда его величества. В руках у присутствующих были флажки, и все размахивали ими с безумным рвением — пассажиры, появляющиеся на перроне, замирали в удивлении и оглядывались по сторонам, желая понять, в чью честь устроен столь необычный спектакль. „Вот уже тридцать лет, как наша сестра ждет…“ — повторял начало своей речи мэр, который страшно нервничал и забыл, что за этими словами следовало дальше.

И вдруг уродка вскрикнула „Ой!“ и начала медленно опускаться на колени, широко раскрыв немигающие глаза. Мэр и стоявшие поблизости мужчины едва успели поддержать ее под руки. Она же только повторяла „Ой! Ой!“ и медленно поворачивала голову то направо, то налево, словно черепаха, утратившая рассудок. Говорить несчастная не могла, но махала трясущейся, как у эпилептика, рукой, точно на прощание. Один из пассажиров, сошедших с поезда — пожилой, бедно одетый человек с маленьким чемоданом, — осмелился подняться на помост. Воцарилась полная тишина.

— Pero como eolios sabíades que viña oxe? [14]

■

Потом он рассказал ей, что после кораблекрушения они уцепились за какую-то деревяшку, и их восемь дней и ночей носило по волнам. Все его товарищи умерли от жажды, несмотря на то что пили свою мочу, а он выжил. Он рассказал ей, как один американский военный корабль поднял его на борт и привез в ближайший порт, где ему пришлось предстать перед судьей по фамилии Филлипс, который не поверил в правдивость его истории. Потом его посетил какой-то адвокат, пропахший виски. Моряк рассказал ему, что прибыл из Галисии, а эти дураки на суд привезли ему переводчика с русского языка — ну как тебе это нравится? Да и суд-то был какой-то чудной: никаких свидетелей — только он да спасший его капитан. Офицер явился в зал в своем элегантном мундире с начищенными до блеска медалями и заявил, что подсудимый, вне всякого сомнения, был матросом со шхуны контрабандистов, которую они потопили накануне огнем своих орудий. Двенадцать важных господ, сидевших себе тихонько во время разбирательства, не поверили, что он мог выжить, проведя восемь дней и ночей в открытом море, так как капитан втолковал им, будто никому не под силу такое выдержать. И эти господа написали какую-то бумажонку, которую прочитал судья, и там говорилось, что сидеть мне в тюрьме всю жизнь. Есть в Америке такое место — называется оно Миссисипи, — где полным-полно тюрем, которые полным-полны заключенных, и все они работают в каменоломнях. И многие из них черные, то есть совсем черные, как африканцы. Но однажды мне написал их президент, да, именно мне. В Америке президенты пишут очень красивые письма, и называются эти письма „помилование“. Хозяин тюрьмы дал мне немного денег и пожелал удачи. Очень хороший он был человек. А ты, жена, как тут жила?

Однако ему было неведомо, что, чем больше мечтаешь о чем-нибудь, тем меньше желаешь исполнения этой мечты. Женщина, казавшаяся невозмутимой, резким жестом поставила перед мужем тарелку, которая со стуком опустилась на стол; и моряк, не способный угадать причину ее поведения, несмотря на всю свою природную смекалку, и потому поначалу бесконечно удивившийся, сумел понять, что хотела сказать ему жена этой небрежно поставленной тарелкой супа.

„Я была так счастлива, когда тебя здесь не было. Ну зачем ты вернулся?“