Грязь кладбищенская - Мартин О Кайнь Страница 12

Ты сам напросился. Не я, так кто другой тебя зарезал бы, что в лоб, что по лбу. И коли быть зарезанным, так лучше уж рукой соседа, чем чужака – чужака похоронят далеко-далеко, где-нибудь на Дивных Лугах или, быть может, в Дублине, а то и где-нибудь на Севере. И что тебе тогда делать? Ты глянь, какая тебе радость, что я здесь, рядом с тобою лежу, и можно меня чихвостить. А если бы рядом с тобой лежал чужеземец, ты бы даже не знал, как его обозвать, и не знал бы его роду-племени, и предков до седьмого колена. Прикинь сам, человече, тебе, может, и все равно, но я тебя чистенько зарезал…

– …Вы, Одноухое племя, известны тем, что людей режете чистенько…

– …Кобылка с белым пятном была хороша…

– …Клянусь дубом этого гроба, Джуан Лавочница, я дала Катрине Падинь фунт…

– …Вот так оно и получилось. Пришел я в контору к букмекеру около трех. “Золотое Яблоко, – говорю, – может и выиграть”. Сую руку в карман, а затем достаю… А у меня там и фартинга ^[39] не было…

И вот пробило три. Забег пошел. Золотое Яблоко выиграла, сто к одному. Забираю свои пять фунтов. А девчонка опять мне улыбается, улыбка ясная, от души, без всякого злого умысла. И значит это для меня куда больше выигрыша: “Я тебе куплю конфет, или свожу тебя на фильму, или на танцы… или что тебе лучше?” Такое смущение меня проняло, я и не закончил, что хотел сказать.

“Встретимся с тобой возле «Плазы»”, – говорю. Иду домой. Бреюсь, моюсь, наряжаюсь, в порядок себя привожу. Даже ни капельки для храбрости не выпил. Слишком уж важна была для меня эта ясная улыбка юной непорочной души, без всякого злого умысла…

Прихожу к “Плазе” к семи. И вынимаю свои пять фунтов, чтоб купить ей коробку шоколадок. И шоколадки эти так тронули ее непорочную душу, что улыбка ее была, словно роза в первых лучах утреннего солнца. До чего же обидно, что сам я такой неотесанный!..

– Погоди-ка, я вот тебе зачитаю декларацию, с какой Эмон де Валера обратился к народу Ирландии:

“Народ Ирландии…”

– …Ты сам погоди, я тебе зачитаю воззвание, с которым Артур Гриффит обратился к народу Ирландии:

“Народ Ирландии…”

– …Я в тот вечер выпил дважды по двадцать да еще две пинты одну за другой. А потом пришел домой, прямой, как тростник испанский… Прямой, как испанский тростник, говорю тебе… Отогнал я от пестрой коровы теленка, что был при ней уже два часа, выгнал старого осла из овса у Куррина… И я же связал Томашина. Подвесил я ботинки над очагом и только собрался встать на колени, чтобы прочесть несколько молитв, как тут входит девочка. Сама почти не дышит: “Моя мама велит, чтоб ты шел сейчас же, – сказала она. – Папе опять родина в голову стукнула”.

“Дьявол его побери, нашел тоже время, – говорю. – Я как раз собрался помолиться. Теперь-то с ним какого черта приключилось?”

“Виски-самогонка”, – говорит.

Ну, я вышел. Он там уже ополоумел вконец, и никто в доме не мог его унять. Слабосильное племя, куда деваться. “Ну что, – говорю. – Давайте мне скорей веревку, покуда он не схватился за топор. Вы что, не видите, он уже на него косится…”

– Я это хорошо помню. Я как раз вывихнул себе лодыжку…

– …А игра была наша.

– Чего уж там ваша. Если бы мина не разворотила дом…