Танатос - Рю Мураками Страница 11

Рассказ Рейко напоминал мне танец того человека. Рейко напрягала все свое тело, чтобы заставить заговорить воспоминания. Ум ее повредился, но что-то сохраняло свою целостность и ясность, проходя через ее память.

Так как же прервать это состояние транса? Когда я спросил об этом своего проводника, тот ответил: пока не иссякнут силы. Танец мог остановиться в случае, если замолкнут барабаны, но это было невозможно, музыканты продолжали играть, даже когда кожа на их ладонях растрескалась до крови. Если же кто-то из них падал без чувств, на его место тотчас же садился другой…

А какого барабанщика слышала Рейко? Что поддерживало ее транс? Ответ я нашел незамедлительно. Это был я. Но я не мог закрыть уши, не мог встать, повернуться к ней спиной и выйти вон. Если бы я мог это сделать, Рейко замолчала бы. Но больше она никогда не продолжила бы своего рассказа. Иными словами, я был в растерянности. Голос, взывавший ко мне: «А почему бы нет? Ты можешь уйти с веранды, выйти из комнаты и больше никогда не видеться с этой женщиной», — становился все более слабым, почти неслышным. Сильнее сексуального влечения, которое я испытывал к этой женщине, столь же прекрасной, сколь и худой, было желание дослушать до конца ее историю. Я хотел прервать ее только на время. Слушать ее было бы гораздо приятнее в старой резиденции Дюпона де Немура, превращенной в наши дни в ресторан, чуть в стороне от скопления варадерских отелей, перед блюдом с омарами и бокалом испанского вина.

Сделав вид, что вытаскиваю носовой платок, чтобы утереть пот, я выронил на пол мелкую монету. Четверть доллара брякнула как надо, с нежным мелодичным звоном.

Рейко взглянула на меня.

* * *

Актриса спала на боку, не раздеваясь и не сняв с постели даже покрывала. Едва она закрыла глаза, как я услышал ее мерное посапывание.

Монетка еще вертелась на полу, но Рейко уже прервала свой монолог. Я нагнулся, чтобы подобрать квотер, но Рейко произнесла: «Ах!..» — и засмеялась, как будто хотела скрыть неловкость. Потом она растянулась на кровати, чтобы отдохнуть.

— Я бы чего-нибудь выпила.

У нее была прекрасная реакция настоящей актрисы, которая после крика «Снято!» краснеет от своей игры, зная, что сыграла отлично. Я подобрал квотер, взял из холодильника пиво и колу и вернулся на веранду.

— Что будете пить? — спросил я.

Рейко снова засмеялась. Смех ее был с металлическим призвуком, словно целая куча монет рассыпалась по цементному полу.

— Пиво, конечно!

Я протянул ей бутылку «Атуэй». Вместо того чтобы выпить ее, Рейко какое-то время разглядывала голову индейца на этикетке.

— «Атуэй»? — Да.

— Вы знаете, что это за индеец изображен здесь?

— Атуэй, известный индейский вождь.

— Он был убит, вы знаете?

— Да. Его приговорили к смерти. И заживо сожгли.

— Он боролся с испанцами до самого конца.

— О да.

Индейцы Кубы были истреблены непосильным трудом и эпидемиями. Атуэй был последним индейским вождем, боровшимся с захватчиками с оружием в руках, и закончил свою жизнь на костре. Рейко рассматривала его портрет со странным вниманием. «Эта этикетка, может быть, послужит отправной точкой ее дальнейших историй», — подумалось мне. Атуэй также принадлежал воспоминаниям о том, кого она называла учителем.

Она прочистила горло и сразу выпила почти половину бутылки.

— Это, по-моему, не очень крепкое, — заметила она.

Некоторые сорта пива «Атуэй» отличаются большим содержанием алкоголя, есть такие, которые доходят до четырнадцати-семнадцати градусов. То, которое я предложил Рейко, было всего шесть с половиной.

— А кроме «Атуэй», есть еще какие-нибудь марки?

— «Кристал»?

— Да, точно, в зеленых бутылках.

Она прикончила свое пиво и стала смотреть вдаль, держа пустую бутылку в руке. Туфли она сбросила. Когда я увидел ее ступни, просвечивавшие сквозь чулки, то испытал легкий шок: ее ногти были изборождены вертикальными трещинами и покрыты красным лаком. Эти сломанные ногти без сомнения были следствием ее работы танцовщицей. От ее ног исходил слабый запах кожи, а красный цвет ногтей контрастировал с варадерским пейзажем. Скосив глаза на свои ноги, Рейко снова рассмеялась:

— Давным-давно, когда я еще часто бывала на Кубе, я уж не помню, сколько раз, мы никогда не останавливались в гостиницах, учитель снимал дом в Гаване, такой огромный, какие снимают иностранные дипломаты; в тот год солнце жарило как в аду, мы засыпали, приняв что-нибудь из наркотиков, на рассвете мы повторяли прием, в конце концов нам удавалось заснуть, окно было с железными рамами, как в Испании, стекло в одном месте было выбито и сквозь дыру к нам залетали москиты, мы просыпались от их писка, а так как москиты переносят всякие опасные болезни, например малярию, японский энцефалит и прочее, то человек очень чувствителен к их писку, и мы просыпались в плохом настроении, было еще темно, но можно было различить десятки этих тварей, пляшущих на наших телах, мы спали совсем голые и у нас не было никаких средств защиты, ни фумигатора, ни аэрозолей «Вапе» или «Киншо», а поскольку дом был очень большим, чуть ли не в двадцать комнат, мы начинали перебираться из комнаты в комнату, раздетые, в поисках убежища от комаров, но, разумеется, в доме было повсюду полно москитов, пол был покрыт плиткой, и у нас мерзли ноги, в другое время мы бы обрадовались этому обстоятельству, но мы пребывали в таком мерзком настроении, что ни в чем не могли найти положительных сторон, я начинала нервничать, и злиться, и спрашивать себя, что же тут забыла, что заставляет меня здесь находиться, и это, должно быть, отражалось у меня в глазах, и учитель сажал меня в кресло с чехлом, вышитым розами, там было одиннадцать роз, в большой комнате, где пахло плесенью, и начинал рассказывать мне: «Ты знаешь, Рейко, — начинал он спокойным голосом, — ты знаешь, здешние комары не являются переносчиками малярии, но я тебе еще не рассказывал, как я ездил на север Канады, ведь нет же? Так слушай хорошенько, Рейко, знаешь, там есть такая речка, называется Маккензи, а на берегу есть городок Инувик, в городе имеется отель «Ред Траут», «Красная Форель», пол на этаже был очень кривой, скошенный в одну сторону так, что было почти невозможно ходить, отель был очень старый, поговаривали, что он проклят, а я был там единственным постояльцем, было лето, Инувик находится на шестьдесят девятом градусе северной широты; когда я находился там, как раз был период солнцестояния, солнце не заходило, сначала оно поднималось с востока, а потом, доходя до западной стороны, оставалось на линии горизонта и через какое-то время опять начинало свое восхождение, сумерек не было совершенно, настоящий день все двадцать четыре часа; и вот там, в том самом отеле, я видел призрак; после обеда я отправился посмотреть бейсбольный матч, потом вернулся в гостиницу, было около двух часов ночи, мой номер находился на втором этаже, и пол там был такой, что до комнаты было невозможно добраться, в таком положении нарушается не только чувство равновесия, но и познавательные способности, когда земное притяжение начинает изменяться, деятельность мозга может быть нарушена; так вот, когда я вошел в комнату, там сидел призрак, это был труп утопленницы, ее лицо было разделено надвое потоком воды, лившейся с ее волос, она не говорила ни слова, просто сидела, опустив голову, прямо в этой скособоченной комнате; поскольку впервые в жизни я оказался лицом к лицу с привидением, я долго не мог сообразить, что мне следует делать, она сидела, как будто ожидая кого-то; несмотря на то что на дворе была глухая ночь, было светло как днем, я не мог сказать, сколько времени все это продолжалось, но вот в дверь постучались, и вошел тот, кого она ждала, думаю, я закричал, это был индеец, его силуэт был нечетким, словно он таял, но при ближайшем рассмотрении оказалось, что он покрыт миллионами москитов; он сказал: «Белые, когда они умирают, они не могут больше говорить, но я, даже мертвый, могу; я работал паромщиком на переправе через Маккензи, однажды порывом ветра паром перевернуло и я утонул, утонул вместе с этой женщиной; все москиты, что рождаются летом, — мои друзья, кроме них мне не с кем поговорить, и поэтому-то я ненавижу зиму, когда их нет; как только наступает лето, москиты прилетают и садятся на меня, я отдаю им свою кровь, а взамен они впрыскивают в меня безобидную жидкость; когда познакомишься с ними поближе, то узнаешь, что комары — самые милые из всех живых существ, вот и я стал их другом, ибо, кроме них, мне не с кем больше разговаривать…»»