Тьма кромешная - Илья Горячев Страница 11

– Да, отец. – Юноша почтительно склонил белокурую голову.

Затушив свечи, они вышли в соседнее помещение – обычный подвал богатого стамбульского дома, набитый снедью, тщательно замаскировали дверь в церковку – такие сокрытые базилики были во многих домах османов с ромейскими корнями, особенно вокруг бывшего собора Святой Софии, и поднялись наверх, где царила обычная утренняя суета – рабы, слуги, домочадцы. Один из них, отыскав глазами хозяина, стремглав бросился к нему и, согнувшись в глубоком почтительном поклоне, протянул запечатанный тяжелой сургучовой печатью сверток:

– Только что принес гонец из канцелярии великого везира.

Окинув взглядом печать и оценив важность и срочность, Ибрахим-бей после секундного раздумья скомандовал:

– Неси в библиотеку.

Безмолвно кивнув, слуга поторопился наверх, его же хозяин двинулся за ним более степенно и подобающе.

Яркий солнечный свет заливал большую просторную комнату, уставленную тяжелыми дубовыми шкафами с книгами на османском, латинском, греческом языках и на множестве варварских наречий. С азиатского берега ветер доносил степные запахи чабреца и тмина. Легкий бриз слегка колыхал занавеси, ведущие на большую террасу, куда и направился Ибрахим-бей. Летом его рабочий стол располагался именно там. Поудобнее устроившись и бросив взгляд вдаль – с террасы разворачивался вид на бухту Золотой Рог, где множество галер, окруженных сонмом утлых лодчонок, сновали туда и сюда, – он срезал печать и развернул сверток, достав оттуда ежедневную утреннюю корреспонденцию. Доклад старшего евнуха султанского гарема о новой ссоре Нурбану – матери султана – и его старшей жены Сафии. Повертел в руках, отложил в сторону, пока подождет. Что дальше… Успехи сипахов и янычар в боях против персов на берегах Каспия – тоже в сторону. А вот это интересно – доклад советника в крымском Сарае о поездке посольства крымского хана Магмет-Гирея в Московию. Бегло пробегая длинный текст, Ибрахим-бей глазами выхватывал наиболее значимые абзацы, особенное внимание уделяя тем мелочам, которые тщательно выспросил и записал османлия, состоящий советником при Магмет-Гирее.

«…Морок вокруг князя московитов все гуще, истину от лжи он отличает все меньше, в безумии и мракобесии погрязая. Старшего сына он извел, тем усугубив свои страдания. Средний сын – ныне наследник Феодор – болезнен и слаб, как докладывают соглядатаи из числа татар нам верных, на службе у Иоанна состоящих, наследник больше времени проводит, витая в облаках, чем в мире. Такой князь московский точно отдаст нам и Казань, и Астрахань. Иоанн даже в полубезумии опасен – он наклонен к англичанам, постоянно сносится с ними, а паписты убеждают его прибрать и Литву, объединив русские земли, и выступить вместе с Европой в Крестовый поход против нашего халифата. Посольство папы римского зимою обреталось в Москве, 21 февраля принимал Иоанн иезуита Антония Поссевина, и вот какие речи, нашими доушниками записанные и переданные, благосклонно Иоанн выслушивал:

«Сей желаемый тобою общий мир и союз венценосцев может ли иметь твердое основание без единства веры? Ты знаешь, что оно утверждено собором Флорентийским, императором, духовенством Греческой империи, самым знаменитым иерархом твоей церкви Исидором: читай представленные тебе деяния сего осьмого Вселенского собора, и если где усомнишься, то повели мне изъяснить темное. Истина очевидна: приняв ее в братском союзе с сильнейшими монархами Европы, какой не достигнешь славы? Какого величия? Государь! Ты возьмешь не только Киев, древнюю собственность России, но и всю империю Византийскую, отъятую Богом у греков за их раскол и неповиновение Христу Спасителю».

Ибрахим-бей мельком посмотрел несколько страниц, пока его взгляд не зацепился за следующий абзац:

«Иоанн временами величает папу «волком и хищником», но дела важнее слов – в Рим с иезуитом Поссевином отправлено посольство московитов, вероятность союза неверных против султана постоянно растет, лишь противоречия западных и восточных христиан пока отвращают эту беду. Потому нужны наши усилия, дабы кафиры не соединились. В этом единомышленники наши невольные – московиты к Иоанну близкие, что лишь укрепляют его помрачение, все новые и новые заговоры изобличая и от союза христианского отвращая. Погрязнув в байках, они верят, что лишь они истинны и за это все вокруг ополчились на них. Эти умонастроения нам полезны, потому считаю, что халифат тайно и явно должен их поддерживать. Так, полезно было бы направить слугу султанова – патриарха Константинопольского в Москву, дабы укрепить ненависть московитов к Литве и церкви Римской».

Далее шли слухи и другая непроверенная информация, эти листы Ибрахим-бей нетерпеливо пролистывал, пока не дошел до последней страницы, где было всего несколько строк, зато написанных крупно, как-то подчеркнуто торжественно:

«Также Магмет-Гирей по совету нашему двух звездочетов Иоанну в подарок направил, для дальнейшего смущения разума его. А лазутчики наши, из числа казанцев, Иоанном обласканных и веру его для виду принявших, сообщили, что лекарь царский немец Елисей Бомелий, известный на Москве как волхв и отравитель, в страшные долги ими был загнан, а расписки его были на следующую бумагу, собственноручно им писанную, обменены – ее прилагаю отдельно и жду ваших распоряжений».

Свернув письмо, Ибрахим-бей взялся за следующую, уже потрепанную бумагу, озаглавленную по-немецки Mit Gift ertödten, а ниже привычной арабской вязью османского языка – перевод бумаги, оставшейся в оригинале у крымского советника:

«…Я, Елисей Бомелий, клянусь Пресвятою Троицею в том, что хочу отравить еретика и безбожника Иоанна Васильева, врага султана и всего мира, если же сего не сделаю и обману моего благодетеля Мурада III, то да буду навеки лишен счастья и покоя в Царствии Небесном и милости Господа Бога моего и единственного сына его И. Х., пролившего за нас кровь свою; да не буду иметь помощи от Духа Святого; да оставят меня все ангелы-хранители рода христианского; стихии мира сего, созданные на пользу человеком, да обратятся на главу мою; земля да поглотит меня живого; земные произрастания да будут мне ядом; да овладеет диавол телом и душою моею, и если даже, вздумав не выполнять своего обещания, потребую от отца духовного отпущения в сем грехе моем, то же отпущение да не будет иметь силы. Но нет! Воистину исполню слово свое и отравлю великого князя московитов холопа антихриста и врага веры христианской чернокнижника Иоанна Васильева сим ядом, уповая на помощь Божию и Святое Евангелие».

Усмешка тронула уста Ибрахим-бея. Он покрутил бумажку в руках и еще раз перечитал, после чего провел ладонями по лицу – от лба к подбородку и, продолжая держать их перед лицом, произнес с благоговением: «Хвала Аллаху, господу миров, сотворившему этот мир, где небеса держатся без опор».

Чуткий его слух уловил шаги на лестнице и мягкую, чуть шаркающую походку, которую он узнал бы из миллиона. Не оборачиваясь, он произнес:

– Абу Низам-паша!

Это был воспитатель наследника, тайный советник дивана, наконец, глава суфийского тариката, выходцем из которого был сам везир Кара-Мустафа. Его мало кто знал в лицо, но каждый о нем что-то слышал. Ничего определенного. Он почти не человек – он тень. Но тень самого султана. В ответ раздался тихий вкрадчивый голос: