Путешествие за счастьем. Почтовые открытки из Греции - Виктория Хислоп Страница 11

Атанасия оглядела безразличные лица. Их враждебность была вполне ощутима, в воздухе плотно висели дым и молчание.

«И это жители рая?» — спросила она себя. Атанасия вспомнила о единственной женщине, которую видела сегодня, и поняла, что эта пастушка, чтобы выжить, должна была преобразиться в мужчину. Возможно, все остальные женщины давно отсюда уехали. Как ее мать.

Атанасия знала: выбора у нее нет. Нужно как можно скорее выбираться отсюда.

Когда появилась луна, она бросилась прочь. Аркадия — не место для женщин.

Я понимаю, откуда взялась история Евы, и ее основная мысль вызывает у меня сочувствие. Я спрашиваю себя: к чему придет поколение, которое день за днем живет со знанием того, что им во многом отказано?

Вполне вероятно, Ева и ее друзья через два-три десятилетия очнутся и поймут, что упустили шанс использовать свой потенциал и полжизни потратили впустую. Это ощущение отчуждения в Греции очень-очень сильно. Оно дает о себе знать в каждом поселке и городе. Оно может выплеснуться в граффити, но его реальное проявление — разочарованные лица. Миллионы молодых людей не видят будущего в собственной стране. Они чувствуют себя так, словно родина повернулась к ним спиной. Если у них есть возможность, они бегут, как Атанасия. Может быть, такой путь выберет и Ева, если ей хватит силы воли.

Около десяти часов бар начал заполняться. Вот они — «лишние люди». Им за двадцать или за тридцать (а кому-то и за сорок). Все явно получили хорошее образование, все проявляли категоричность в суждениях, радовались шансу попрактиковаться в английском; среди них было несколько геев и лесбиянок. Споры шли на самые разные темы: от коррупции до Кавафиса ^[10] , от капитализма до кризиса. Мы говорили о гендерном вопросе, о власти, о доминировании мужского эго в греческом обществе. В Греции немало сильных женщин, но представительницы старшего поколения нередко остаются в подчинении у своих мужей. Да-да, соглашались со мной. У всех были матери, которые ходили по магазинам, готовили еду, убирали жилье, хотя при этом работали на полной ставке.

Ева, хотя и бегала туда-сюда с выпивкой для клиентов, часто включалась в разговор. История, которую она рассказала, отражала ее собственный опыт, и я видел, что девушка кипит праведным гневом против того разрушения, к которому привели ее страну мужчины. Она возлагала вину на политиков-мужчин, которые много десятилетий руководят страной. Поскольку женщины до недавнего времени не играли сколько-нибудь значительной роли в греческой политике, никто ей не возражал.

— Боги дали Греции такую благодатную землю, — сказала Ева, поставив на стол поднос с рюмками, — но посмотрите, что они с ней сделали…

Мужчины и женщины кивали. Действительно, кошмар.

— Стин ийеа мас! Будьте здоровы!

Двадцать собравшихся чокнулись.

Тем вечером мы жили одним мгновением. Все остальное нам было побоку.

Большинство посетителей бара не имели работы, но каким-то образом находили деньги на алкоголь, сигареты, травку. Один из них оказался диджеем, и в полночь загремела музыка. Музыка была гипнотической — я вскоре забылся под ее звуки.

Понятия не имею, когда мы высыпали на улицу. Смутно помню, что уже начинало светать. За руль я сесть не мог. Когда мои новые знакомые поняли, что мне негде ночевать, все наперебой стали звать к себе, мол, диван найдется. Я отправился к двум бородатым братьям, которые снимали небольшую квартиру напротив бара, и проспал мертвым сном до двух часов дня. Проснулся я раньше хозяев, поэтому оставил им записку с моим электронным адресом — вдруг представится случай отблагодарить их в Лондоне за гостеприимство.

Прежде чем уехать, я зашел в бар в надежде выпить чашечку кофе. Ева была там, такая же неулыбчивая, как вчера, и ее непримиримость начала будить во мне мрачные мысли. Я находил Еву очаровательной, и вместе с тем меня беспокоила злость, поселившаяся в ее душе. Девушка приготовила мне крепкий кофе, я ее поблагодарил за замечательный вечер, а когда уходил, заметил, что она яростно пишет что-то на стене, где оставалось немного свободного места. Может быть, я когда-нибудь вернусь и прочту еще одну из историй Евы. Но в глубине души надеюсь, что к тому времени ее здесь уже не будет.

Я снова поехал на юг. Мне хотелось посетить Каламату. После зависания в аэропорту мне меньше всего хотелось осматривать город, но несколько недель спустя я подумал: почему бы и нет? Там есть археологический музей, который меня очень интересовал.

Про Каламату лучше много не читать, иначе и не захочешь туда ехать. В книгах пишут про порт, сутенеров, проституток, сообщают об экспорте оливок и изюма. Городок, вероятно, не очень привлекателен для туристов, но в нем есть обаяние, на которое в спешке можно и не обратить внимания.

Более комплиментарное описание предполагает, что название города происходит от слова «каламатия» — «прекрасные глаза». Еще это может означать удачу в том смысле, что «мати» — это «глаз, отгоняющий зло». Во всяком случае, в Каламате меня не покидало хорошее настроение, могу заверить.

В этом городке есть убогий порт, главная площадь — приблизительно в километре от моря, с десятком преуспевающих кафе, — старый квартал и даже замок. Ничто здесь не просится на открытку, зато радует своей подлинностью. Приятно и то, что в середине октября тут случилось несколько последних теплых деньков перед наступлением холодов.

Я чувствовал себя почти счастливым, когда осматривал археологический и военный музеи, сидел в кафе, бродил по городу. Не испортил впечатления даже необычный железнодорожный музей, напоминающий то ли приют для престарелых, то ли склад списанных вагонов. Никто не может объяснить, почему одно место нравится ему больше другого, но в пользу Каламаты, несомненно, говорит дружелюбие ее жителей — они приветливее, чем другие греки, и у меня остались приятные воспоминания об их улыбках и ощущение, что они понимают, как им повезло.

Я пошел купить табака (да, я сдался) в киоске и увидел бродячего музыканта — он на другой стороне улицы пристраивал на земле открытый футляр от своей бузуки ^[11].

— Панагия му! Именем Богоматери! — сказал киоскер, громко стукнув по пластиковому прилавку кулаком с причитающейся мне сдачей. — Опять он…

— Плохо играет? — поинтересовался я.