Думают... - Дэвид Лодж Страница 11

— Вспомнила, что мне напоминает это место, — неожиданно говорит Хелен, — Глейдуорлд. Вы бывали там?

— Нет, а что это такое?

— Загородная база отдыха. Прошлым летом я ездила туда с семьей моей сестры. Огромная лесистая территория за проволочной оградой. Живешь в хижинах. В середине, под пластмассовым куполом, такой себе «бассейн с ботаническим садом», а там водяные горки, воронки и так далее. Еще там есть супермаркет, рестораны, спортзалы и искусственное озеро для плавания и виндсерфинга — такое же маленькое. Очень похоже на это место. А еще велосипедисты. Как только приедешь и выгрузишь вещи из машины, больше в нее не сядешь. Все либо пешком ходят, либо берут напрокат велосипеды. За забором есть все, что нужно для отдыха. Наружу выходить не нужно.

— Звучит жутковато.

— Дети, признаться, были в восторге. Но я ощущала себя в ловушке. Охранники запрещали посторонним входить на территорию, но мне постоянно казалось, что они не давали выйти нам самим.

Теперь оба идут молча.

— У меня создалось впечатление, будто вы жалеете о том, что приехали сюда, — говорит Ральф.

— Я просто немного скучаю по дому. Наверное, скоро привыкну, и мне здесь понравится.

— Зачем вы устроились на эту работу?

— Во-первых, нужны деньги.

— Но они же платят вам гроши! — говорит он и добавляет: — Я случайно узнал, потому что состою в Комитете ученого совета по академическим назначениям. Я видел документы.

— Для вас это, может, и гроши, но мне они нужны. Книгами много не заработаешь. Мартин был застрахован, но я получаю очень скромную годовую сумму. Впрочем, вы правы: я устроилась сюда не только из-за денег. Моя дочь уехала на год в Австралию, проведет там год между школой и университетом. Мы запланировали эту поездку, когда Мартин был еще жив, и я не хочу ей в этом отказывать. Все дети сейчас путешествуют. А сын — в Айове на практике, он американист, учится в Манчестере. Без детей дом кажется таким огромным и пустым. Так много воспоминаний. Я думала, смена обстановки пойдет мне на пользу…

Она замолкает, а Ральф что-то понимающе бормочет себе под нос.

— А вам самому-то тут нравится? — спрашивает она.

— В принципе да, — отвечает он. — Но я бы с ума сошел, если бы время от времени отсюда не уезжал.

— На конференции и встречи с прессой?

Он вопросительно смотрит на нее, словно удивившись подобной фразе.

— Да. Бывают места и похуже, а это — немного сонное и провинциальное. В семидесятых университет был престижным, но его недостаточно финансировали, и ему не удалось ни разрастись, ни организовать серьезные научные исследования. Сейчас он, если честно, катится под откос, как футбольная команда, которая тщетно пытается не вылететь из высшей лиги. Когда мне предложили заведовать центром, я не обратил на это внимания. Мне было неплохо в Калифорнийском технологическом, но я не мог отказаться от предложения заправлять собственным балаганом, к тому же — в специально отведенном для этого здании.

Ральф показывает на открывшееся их взору приземистое цилиндрическое строение с куполом и непрозрачными стеклянными стенами.

— Мне сказали, что купол символизирует два полушария головного мозга, — говорит Хелен.

— Именно.

— А почему стены из зеркального стекла?

— Не догадываетесь?

Хелен сначала улыбается, словно вспомнив о чем-то смешном, а потом становится серьезной и сосредоточенной.

— Потому что мы можем видеть сквозь них то, что происходит снаружи, только если находимся внутри, и это похоже на наш мозг.

— Молодец. — Ральф кивает с видом удовлетворенного учителя. — Но это лишь одна половина ответа. Ночью, когда загораются огни, вы можете увидеть все, что происходит внутри здания, и это символизирует силу научного познания. Такова была идея архитектора.

— Но если закрыть жалюзи…

— Правильно! — смеется Ральф. — Архитектор специально исключил из проекта все жалюзи и шторы, но находиться в залитых ярким солнечным светом офисах оказалось невыносимо, поэтому ему пришлось уступить. Иногда мы опускаем их, даже когда темно.

— И разрушаете весь символизм.

— Не совсем. Ведь шторы сознания тоже можно задернуть. Мы никогда не узнаем, что думает тот или иной человек. Даже если кто-нибудь захочет нам об этом рассказать, мы никогда не узнаем, говорит ли он правду — и всю ли правду. И никому не дано узнать наши мысли такими, какими мы знаем их сами.

— Да, в противном случае наша социальная жизнь стала бы намного труднее.

— Совершенно верно. Представьте себе, если бы у Ричмонда на вечеринке у всех над головами появлялись пузыри с надписью: «Думает…» — как в детских комиксах.

Он смотрит Хелен прямо в глаза, словно пытаясь догадаться, что она думает по этому поводу. Она слегка краснеет. Потом говорит:

— Вот почему люди читают романы. Чтобы узнать, что происходит у других в головах.

— Но в результате они узнают только то, что вышло из головы писателя. Это не настоящее знание.

— А что есть настоящее знание?

— Наука. Проблема в том, что если при изучении сознания мы ограничимся только тем, что можно эмпирически наблюдать и измерять, то потеряем самую характерную и важную его черту.

— Qualia?

— Именно. Есть старая шутка о бихевиористе и бихевиористке, которая приводится почти в каждом учебнике: они занимаются любовью, а потом он говорит ей: «Тебе понравилось, а мне?»

Хелен не слышала эту шутку раньше, она смеется.

— В этом — вся суть проблемы сознания, — продолжает Ральф. — Как дать объективную оценку субъективному феномену личности?

— Но ведь писатели пытались это делать последние двести лет, — не раздумывая, отвечает Хелен.

— Что вы имеете в виду?

Она останавливается посреди тропинки, поднимает одну руку и закрывает глаза, собираясь с мыслями. Потом цитирует по памяти, ни разу не запнувшись:

— «Она, Кейт Крой, ждала своего отца, но тот бессовестно задерживался, и в зеркале над камином то и дело мелькало ее лицо, совершенно бледное, раздраженное до того, что ей хотелось уйти, не дождавшись его. Однако именно в такие мгновения она оставалась — беспокойно меряя комнату шагами от протертого дивана до кресла с лоснящейся обивкой, которая сразу показалась, когда она до нее дотронулась, скользкой и липкой».

Он широко открывает глаза:

— Откуда это?

— Генри Джеймс. Самое начало «Крыльев голубки».

Хелен идет дальше, Ральф за ней.

— Это ваш коронный номер — цитировать по памяти целые куски из классики?

— Я начинала писать докторскую о точке зрения у Генри Джеймса, — отвечает Хелен. — К сожалению, так и не дописала, но некоторые ключевые цитаты засели в памяти.