Четыре унции кофе - Иван Райли Страница 11

В ночь на субботу мне приснился сон. Я, как обычно, жарил стэйки в «Берлоге». Стоял солнечный день. Никого, кроме меня, в кухне не было. Вдруг на пороге появился мальчикпосыльный в фирменной куртке и кепке DHL. Он принес мне коробку. Я расписался на планшете с бумажкой, который он мне протянул. Мерзкий скотч долго не поддавался (как всегда), и я даже стал нервничать по этому поводу. Наконец я схватил нож, вскрыл коробку и достал из нее голову Жирдяя Тони в пластиковом пакете, обложенную толстым слоем сухого льда. Как водится, к продукту прилагалась квитанция и еще пакетик с гелевыми шариками внутри – такие обычно кладут в коробки с обувью. Голова была отменного качества, лысая, без единой капли крови. Я промыл ее под напором горячей воды, потер губкой. В кастрюлю залил два галона трехпроцентного уксуса, добавил три ложки соли и семь лавровых листов. Перед тем, как опустить голову в маринад, я оттопырил нижнюю челюсть, обеспечивая доступ в ротовую полость. Накрыл крышкой и перенес кастрюлю в холодильник. Пока она там прохлаждалась, я стал готовить начинку. Отменное телячье филе и печень нарезал полосками и прогрел в кастрюле, пока мясо не побелело. Вытащил на салфетку и отжал. Измельченный лук спассировал на оливковом масле до светло-коричневого цвета. Затем я взял другую кастрюлю. Вылил в нее галон молока и опустил батон белого хлеба. Дал хорошо пропитаться. Потом вытащил и отжал. Раскрошил его в кастрюле с мясом, добавил две луковицы, два яйца, ложку перца и немного мускатного ореха. Тщательно перемешал. На столе в несколько слоев я расстелил марлевую салфетку. Нарезал тонкими пластинами шпик. Достал из холодильника голову и тщательно вытер ее кухонным полотенцем перед тем, как положить лицом в шпик. Внутри она оказалась восхитительно пустой. Я открыл банку маринованных огурцов и нарезал их. Отварил семь яиц, охладил и нарезал вслед за огурцами. Зажал голову вертикально между двумя мисками. Большой ложкой я заложил слой начинки на самое дно черепа, потом слой огурцов, слой яиц. Снова несколько ложек начинки. И так, пока голова не заполнилась. Я обернул ее марлей, намертво связав концы, положил в кастрюлю и залил водой. Из корней петрушки, сельдерея и моркови нарубил ассорти, с доски высыпал в кастрюлю. Ложка перца, две ложки соли. Закрыв крышкой, поставил на огонь. И пошел курить. Знаком ее готовности были широко открытые глаза. Я слил бульон. Загнав вилку в ухо, вытащил голову на блюдо, при этом она сузила губы и выпустила длинный ручей пара. Разрумяненный Жирдяй Тони улыбался. Но не моргал. Меня он не видел. Это был взгляд вникуда. Я нарезал апельсины в кожуре, листья латука, выложил их вокруг, декорируя. Свекольным соком навел на щеках два шутовских румянца и щедро посыпал голову и все вокруг порошком из пряностей и шанхайского пепла. К тому моменту на мне вместо фартука был уже фрак. С подносом в руках я вышел в зал роскошного ресторана. Потолков в нем не было. Из высоких стрельчатых окон лился безмятежный утренний свет. Вдоль стен белели колонны, словно в соборе. По обе стороны от прохода с мраморными плитами на полу располагались столы, застланные белыми скатертями. Бесконечные ряды в шахматном порядке тянулись до самого горизонта. Стулья тоже были белыми, с бархатной обшивкой. Повсюду в больших кадках росли пальмы. Вокруг не было ни души. Я шел, и мои шаги отдавались гулким эхом. Потом заметил никелированную тележку и опустил взгляд на нее. Мне сразу полегчало. Нести блюдо самому больше не было смысла. Я расположил тележку по центру прохода, подравнял, проверил ход колес. Потом со всей дури пнул ее ногой, и она стала стремительно удаляться с громким скрипом колес. И я проснулся. До работы оставалось четыре часа. Я выпил стакан воды и принял душ. Есть мне не хотелось. Блуждая в интернете, просмотрел новости и скопировал пару интересных рецептов. На обед я доел томатный суп-пюре и приготовил на пару котлету из скумбрии. К последней на скорую руку смастерил салат из пекинской капусты, сладкого перца, лука, яйца вкрутую и оливкового масла с тмином. Этой заправки мне хватило, чтобы не спеша, в свое удовольствие крутить педали до самой «Берлоги». Как всегда, Жирдяй изображал бурную деятельность. Мы привычно не поздоровались. Он должен был мне зарплату за две недели – еще одна «прелесть» работы нелегалом. Мало того, что вы плюете в собственную старость (и цента отчислений с вашей паханины на стороне не пойдет вам на пенсию), этот мудак, ваш хозяин, определяет сам, когда платить. Я переоделся, вымыл руки и стал разогревать плиты. Трэвис занялся чисткой картофеля для фритюра. Он выглядел слегка задумчивым и в ответ на мои подколки отвечал односложно или что-то бурчал под нос. Клиентов было немного. Во время перерыва мы сидели на заднем дворе. Молча курили. День выдался славный, солнечный, вмеру теплый, с пасторальными ватными облаками на пронзительно голубом небосводе. Последние деньки лета. Я ухожу, шеф, сказал Трэвис. Я понимающе кивнул: нашел что-то поприличнее? Трэвис сбил пепел в банку из-под кофе: дядя зовет в Чикаго. Ммм,промычал я с показной завистью, большой город. У дяди свой ресторан? Трэвис улыбнулся в стиле «если бы»: у него склад где-то на окраине. На той неделе был пожар. Короче, нужны руки. Дядя говорит, работы хватит на пару месяцев. А там посмотрим. Может, что подыщу. Он сузил глаза, затянулся, по-ковбойски уставившись на горизонт. Возражать не было смысла. Мы оба понимали, что в этой заднице ловить нечего. Тем более молодому парню, который уже нахватался азов достаточно, чтобы стать хорошим помощником шефа. В большом городе больше возможностей. Я был рад за него, хотя успел к нему привыкнуть. Когда?– спросил я, раздавив бычок об асфальт. Трэвис добил свой: самолет во вторник. Пытливые воробьи в поисках крошек почти вплотную подобрались к нашим ногам. Я прикинул, что так быстро замену ему не найдут, но на всякий случай уточнил: Жирдяй знает? Трэвис покачал головой, улыбнувшись, как заговорщик: сначала я хочу получить чек. Ну да, согласился я. Было ясно, что после того, как он скажет об уходе, никакого расчета не будет. Значит, требовалось забрать последний чек и свалить по-английски, не прощаясь. Судиться с этим хмырем за пару сотен себе накладнее. Жирдяй это прекрасно понимал. Мы вернулись в кухню. Линда принесла свежие заказы, и я подвесил их на стойке. Все оставшееся время Трэвис вел себя с прежним рвением, как ни в чем не бывало. В конце смены, уже заполночь, персонал стали приглашать в кабинет менеджера, по одному. Каждый выходил с конвертом в руках. Я стоял последним, хотя по статусу должен был получать деньги одним из первых. Но я не заморачивался. Чисто технически можно было оправдаться, что они забирали свое по ведомости, а мне полагался голый кэш. Поэтому я не делал особой трагедии. Когда я вошел, Жирдяй выглядел удивленным. Он уже свернул свою бухгалтерию и с ключами от машины в пухлой руке собирался на выход. А, насупившись, недовольно простонал он. Вернулся к столу. Достал из кармана засаленный кожаный портмоне и отслюнявил мне четыре бумажки. Я вопросительно вскинул брови. У нас упала клиентура, пробурчал он, не глядя на меня. Я показательно покрутил эти четыре сотни в руке: ты должен мне за две недели, Тони. Он взглянул на меня исподлобья, тяжело, по-звериному: больше дать не могу. Зайдешь потом. Он сгреб сумку, телефон и ключи. По дороге на выход, пересекая зал, у меня было достаточно времени, чтобы подумать, ничего ли я не забыл. Свои ножи я держал дома. Униформа была чужой, обувь со мной. Чтож, говнюк, не мешало бы сжечь твою богадельню на прощанье. Или приготовить последнее парфе, насрав тебе в праздничную пиалу. Пожалуй, кто-нибудь из местных так бы и поступил. Но мне не хотелось мараться. Жирная тварь! Он понял, что своим ежедневным говноедством так и не смог меня достать, и решил бить рублем. Заставить выклянчивать заработанное. Причем отныне он платил бы мне в несколько порций, растягивая собственное удовольствие. Хрен с тобой, урод. Гори в аду. На улице я подошел к машине Трэвиса. Он убрал GunsnRoses. Я наклонился к окну: до Чикаго подкинешь? Я только что уволился.