В предчувствии апокалипсиса - Валерий Сдобняков Страница 11

Сейчас эти стихи опубликованы в «Мятежной книге» издательства «Вертикаль. XXI век» (2009 год). А тогда Хаустов стал меня уговаривать, чтобы я их сжёг, разорвал, уничтожил. «Это антисоветчина. Тебя посадят… «Исправно лишь берут налоги». Ты понимаешь, что ты пишешь?» Конечно, эти стихи я так нигде и не печатал до самого последнего времени. Но тогда же мною, моим творчеством очень заинтересовался Прокофьев. В 1955 году вышла моя первая книжка, а уже в 56-м я стал членом Союза писателей СССР. Хотя тогда приём в писательский Союз был очень требовательным, жёстким. А так как я по натуре активный, деловой, никогда никуда не опаздывающий, то вскоре, в начале шестидесятых годов, получил приглашение от Прокофьева войти в секретариат Ленинградской писательской организации. Творчески сильная, в то же время она была «пропитана» прозападным либеральным духом. На мой взгляд, это был её большой политический минус. Но творчески эти писатели – начинающий молодой Гранин, Рахманов, Панова и другие – были, безусловно, талантливы. И это создавало определённый настрой в нашем Союзе писателей. Конечно, было много и швали. Я не буду подробно всё рассказывать, лишь уточню, что после Прокофьева организацию возглавлял Дудин. Вторым секретарём был Гранин, а третьим, который и выполнял всю практическую работу, был я.

B. C. Почему Прокофьев вынужден был оставить свой пост?

О. Ш. Александр Андреевич очень в хороших отношениях был с Хрущёвым. Они даже внешне походили друг на друга. И когда Хрущёв приехал в Ленинград, то во время одного из застолий поднял тост за Прокофьева. А это по тем временам считалось как получение ордена «Трудового Красного Знамени». Ну, как же – за него поднят тост великим Хрущёвым.

B. C. Тогда всё понятно – свергли Хрущёва, прогнали и Прокофьева.

О. Ш. Александр Андреевич был настоящий русак, писал прекрасные стихи о Ладоге, о России. Но был и самовластным. За глаза его называли Царь. К сожалению, Прокофьев любил холуев, которые всегда вертелись возле него. Некоторые, кстати, оказались искренне верными ему людьми, и когда произошёл переворот в организации (а это был именно переворот), не покинули Прокофьева. Например, Браун (человек высочайшей культуры) и поэт (довольно средний) Анатолий Чепуров. Устроили тогда заговор, как это часто бывает в писательских кругах, споив всю шваль, которая должна была проголосовать против действующего председателя. Но Прокофьев, я этого никогда не забуду, уже чувствуя, что его сейчас будут оплёвывать (Союз тогда располагался в Шереметевском дворце, жили как цари, и собрание проходило в большом белом зале), сидел в третьем ряду справа, и когда выскочил на трибуну поэт Лев Куклин и стал поносить Чепурова, то встал со своего места и сказал суровым голосом: «Вы валите всё на меня, мои друзья не при чём, их не трогайте. Я сам даю самоотвод и снимаю свою кандидатуру с выборов». Так что он не был забаллотирован, а просто не стал участвовать в выборах. Вот тогда и пришли в руководство Михаил Дудин с Даниилом Граниным. Первый вообще ничего не делал. При всех своих достоинствах, он был человеком вольного характера – чем хотел, тем и занимался. В Союзе он не бывал. Там сидел Гранин и писал свои книжки. Всю же практическую работу выполняли оргсекретарь и я. И мне это очень нравилось – у меня была персональная служебная машина, кабинет, секретарша.

B. C. Совсем молодым человеком вы оказались в руководстве крупнейшей в Советском Союзе писательской организации, второй по численности после московской.

О. Ш. Ну, не совсем молодым. Мне уже было за тридцать. Но вскоре произошла такая история. Дудин совсем ушёл из руководства. Все мы тогда зарабатывали уйму денег. А Дудин много писал, переводил и в зарплате совсем не нуждался. Потому и Дудин, и Гранин вообще от неё отказались. Затем Дудин ушёл, остался один Гранин. И тут он влип. По рангу он был ещё и секретарь Союза писателей России, на одном из заседаний которого обсуждалось исключение Солженицына из членов Союза. При голосовании Барто, Таурин и Гранин воздержались. А Ленинград по партийной дисциплине был очень строгий город. Просто римская фаланга. В нём всё держалось на партии, которая, как известно, была нашим рулевым. И когда Гранин доехал до ст. Бологое, то дал с середины пути в Москву телеграмму, что он присоединяется к исключению. Дать-то дал, но всё равно в Ленинграде о его поступке уже знали, знал Толстиков, тогдашний первый секретарь обкома, и хитрый Гранин, это я понял уже потом, решил – пусть какое-то время покомандует Шестинский. А когда всё успокоится, можно выйти из тени и его сбросить. Вообще Гранин был лояльным человеком и к прозападным либералам, и к русским – хотел всем сестрам дать по серьгам – и потому поддержка в организации у него была. Конечно, это только мои домыслы. Но они, я уверен, недалеки от истины. Ничего не подозревая, я принял организацию и стал ею править. Надо сказать, что очень удачно. Потому что, в отличие от предшественников, просто работал. Удалось добиться того, что на получаемые из Литфонда деньги нам стали в Ленинграде выделять квартиры. Я добился, уже через Романова, что эти деньги тут же осваивались, и потому ждать квартир долго не приходилось. Я почти добился того, что филиалы московских издательств должны были стать ленинградскими. Ну и много другого – всего не перечислить. А время-то шло. И, видимо, Гранин решил, что пора действовать. Слишком Шестинский закрепился. Он знал, что ко мне прекрасно относился Романов, которого сейчас много ругают. А зря! Романов ценил писателей. Чтобы поднять престиж организации, он ввёл меня в состав ленинградского обкома партии. Это была большая честь в то время. Я был избран делегатом XXIV съезда КПСС. Видя это, Гранин и устроил против меня заговор, в подробности которого в нашей беседе я вдаваться не буду, так как обо всём этом уже писал. Всё это было сделано так же, как и против Прокофьева, а ещё раньше против Всеволода Кочетова. Ленинград – императорский город. Там заговоры просто в крови людей. На очередных выборах в 1973 году меня забаллотировали одним или двумя голосами. После собрания я уехал к себе на дачу под Ленинград. Но меня уже хорошо к тому времени знали Георгий Марков и Верченко. Верченко приехал в Ленинград и пригласил на работу в Москву в Союз писателей СССР рабочим секретарём. Я попросил время подумать. Обсудили мы ситуацию с моей супругой Ниной Николаевной и пришли к выводу, что в Питере меня затравят, как собаку. И мы переехали. В Москве я занимался молодыми, отыскивал их, пробивал им книги. Это сейчас такие писатели, как Олег Хлебников, Юрий Поляков и многие другие или забыли меня, или ушли от общения, а тогда я им помогал, чем только мог, и даже больше того.