Любовь? Пожалуйста!:))) - Владимир Колотенко Страница 11

Почему меня преследует мысль, что я теряю ее? Вот ведь она, рядом… Такая уверенная в своей неотразимости, такая безмятежно-спокойная. Я грузно поворачиваюсь на бок и чувствую, как отвис мой живот. Ну и боров! Нужно обязательно ограничить себя в еде. Хоть здесь можно ведь воздержаться от жора. Мы, врачи, любим пропагандировать здоровый образ жизни, умеренное голодание, бег, но при этом любим и вкусно поесть. Мы – едуны. Никуда от этого не денешься. Бездвижность, сутулость, нервность – это наши профессиональные пороки. Чтобы мир стал менее ярким, и белизна моего тела не так бросалась в глаза, я надеваю солнцезащитные очки. Так-то оно лучше.

– Андрей, идем же…

Стоя спиной, Настенька повернула ко мне только лицо, ждет и вдруг наклоняется, не сгибая колен, черпает ладошкой воду и брызгает на меня. Вот где я проявляю самообладание. Я даже не защищаюсь рукой, мужественно принимаю этот шальной веер колючих брызг, лежу не шелохнувшись. И только улыбаюсь навстречу леденящему душу. Наспех перекусив в блинной, мы решаем остаток дня провести на Золотом пляже, а ужинаем снова в Ялте. Настеньке нравится этот ресторан на набережной, его просторный зал на втором этаже. Лоза винограда и зелень плюща вместо стен. Может быть, вот за таким столиком сидела чеховская дама со своим шпицем?

Моя Настенька – царевна вечера.

Открытое вечернее дорогое черное платье, широкий белый пояс с золотой пряжкой, золотистые клипсы… Ее левую руку украшают браслеты. На ногах – лаковые туфельки.

Царица бала.

Шампанское, шоколад, шорох шепота и шуршание шелковых штор, когда стихает музыка… Настенька сияет. Ее смелая сигарета с нетерпением ждет огня, так что сразу три зажигалки устремляются к ней и наперебой предлагают себя. Настенька громко смеется. Затем ей наперехват предлагают руку. Позвольте вас пригласить? Пожалуйста!

Настенька танцует то с одним, то с другим, то с третьим… Я радуюсь тоже. Я просто счастлив, что она счастлива. Четвертый ей предлагает морскую прогулку на яхте. “Завтра же, а хотите – ночью”. Я рад.

– Ах, я, к сожалению, не одна.

Я не думаю, что это правда. Настенька ведь не может сожалеть о том, что я рядом.

– Он же не прикован к вам цепями…

Этот нахал даже не смотрит на меня.

Музыка, снова музыка…

Я с удовольствием ем. Жареная свинина – это моя слабость. А что предложил ей вон тот франт с голубым пробором и золотой цепью на шее?

Настенька встревожена. Улыбка ее застыла на лице.

Я вижу это и без очков, даже в сизых сумерках заката. Даже музыка притихла от такого. Что он ей шепчет на ушко, этот ворон? После танца он сопровождает Настеньку к нашему столику и, целуя ей руку, благодарит меня, глядя прямо в глаза. Чересчур долго он меня изучает. Я смотрю на Настю, а она топит свой взгляд в шампанском, долго раскуривает сигарету и наконец поднимает ресницы.

– Андрей, – слышу я, – ах, Андрей…

И ни слова больше.

Господи, как же я ее люблю. Я не жалею денег и велю принести еще вина. Сам же я трезв, как стеклышко, наливаю в фужер лимонад, тяну глоточки. Нам еще нужно добраться до Фороса. А о чем думает она? Когда я спрашиваю об этом, она просит шоколадку и отчего-то злится. Ах, как сверкают ее глазки! Она почти никогда не проявляет недовольства, но как она прекрасна в гневе! Капризы – это ее стихия, так сказать, стиль жизни. Я просто не знаю, чем вызвана эта вспышка тихого гнева. Изумленные возгласы и восторженные взгляды – награда Настеньке за смелый выпад в танце с этим вороном. Как испуганные голуби, взрываются аплодисментами ладони присутствующих…

После танца с каким-то известным поэтом (я к своему стыду не знаю такого и стихов его не читал) Настенька снова весела, как прежде, и, разоткровенничавшись, говорит, что ей предложили подъем по какой-то козьей тропе. Никаких горных коз (и козлов) я в Крыму уже много лет не встречал. Да и какой с меня покоритель вершин? Правда, мне никто и не предлагал что-либо покорять. Я покорил уже сердце Настеньки, и этого мне вполне достаточно. И все же, думаю я, время от времени не мешало бы привораживать Настеньку своим вниманием. Недурно бы запастись и терпением: этой добродетелью я, известное дело, не вполне обладаю и, чего доброго, могу кому-нибудь из этих ухажеров намылить шею. Хотя вряд ли до этого дойдет.

Уже сгустились сумерки, в черноте моря видны ярко-белые огни теплохода. Будто кто-то могущественный соскреб с неба эту горсточку звезд и бросил в пустоту ночи. И вот они застыли в безбрежии тьмы, сбились в теплую кучку, как цыплята, словно боясь затеряться поодиночке. Я вижу, как Настенька с нескрываемой печалью в глазах наблюдает за тем, как едва заметно эти сказочно-чарующие огни уплывают от нее, и она не в силах что-либо сделать. Я тоже не в силах, Настенька это понимает, и все же признается мне, что, кроме всего прочего, ей предложили Средиземное море.

– Он так и сказал: “Я вам дарю его…”, – упавшим голосом произносит она, а на глазах, кажется, вот-вот выступят слезы.

– Андрей, я так хочу увидеть Европу…

Ах ты, моя бедолага. Я смотрю на часы:

– Пора, Настенька…

И (о, чудо!) она покоряется мне. Без единого вздоха огорчения, покорно и робко, как раба, моя Настенька берет сумочку и, провожаемая взглядами всех своих преследователей, цокая каблучками (вдруг стихает музыка), идет к выходу.

Боже, как она несет свою головку! Как они все смотрят на нее!

Наконец и я встаю. Небрежно бросив на белую скатерть несколько крупных банкнот, я следую за Настенькой в своем белом костюме, в белых поскрипывающих туфлях, белая бабочка… Франт! Весь в белом… К слову сказать, в белом костюме я чувствую себя как никогда легким, упругим, молодым, даже красивым.

Вдруг взвивается музыка – прощальные звуки саксофона. Я им благодарен.

В машине, по пути домой, Настенька долго молчит, а затем, уточнив время, говорит, что ей еще хотелось бы заскочить на полчасика к нашим новым знакомым. Мы только вчера познакомились на пляже, и она обещала.

– Как думаешь, не поздно уже?

Наносить визиты в столь позднее время, я считаю, вещь решительно из ряда вон выходящая, но не осмеливаюсь сказать об этом вслух.

– Если они еще не спят…

А вот и тоннель. Еще десять-двенадцать минут – и мы дома. Благополучно добравшись и удостоверившись, что в окне новых знакомых света нет, мы идем к себе, молча пьем холодный лимонад и снимаем наши праздничные одежды. Я любуюсь ловкими движениями Настеньки и, не сдержавшись, наливаю себе фужер вина.

– Тебе налить?

Настенька отказывается, а я выпиваю с удовольствием. И уже через минуту смотрю на нее блестящими глазками… Как же я ее люблю! Мне так нужно ее присутствие, ее глаза, волосы, кожа… Она так необходима мне, чтобы сносить все тяготы жизни. А Настеньке, по-моему, с каждой минутой становится все тоскливее, все грустнее. Что ее так заботит? Я жду, пока она примет душ, забираюсь и сам под воду, чтобы освежить свое потное тело, и когда босиком, совсем голый, подкрадываюсь к Настеньке, она уже спит. Не притворяется же она.