Ты – моя половинка - Елена Вернер Страница 11

Проболела она целую неделю. Коля отпаивал ее чаем с медом, какой-то горькой микстурой, ставил горчичники. К страшному разговору они больше не возвращались.

В мартовскую оттепель, когда все вокруг журчало и звенело, Марина шла в приподнятом настроении по двору больницы. С приходом весны, с неспешным течением счастливой своей жизни с Колей она все реже вспоминала о том, как грустно они встретили Новый год. Марине, с ее жизнелюбием, неиссякаемым оптимизмом, вообще удавалось быстро забывать все неприятное и жить дальше.

Главврачом теперь назначили бывшего завотделением хирургии, и Колю повысили на его место. Марина им гордилась и про себя все удивлялась, как этого не сделали раньше – ведь всем же понятно, что хирурга лучше, чем ее Коля, нет на всем белом свете. Сколько жизней он спас, сколько удачных операций провел! Правильно, что он не выбрал музыку делом своей жизни. Хотя… Она вспоминала посвященную ей серенаду и уже не была так уверена в правильности Колиного выбора.

До самого входа в больницу она шла, про себя напевая эту чудесную мелодию, щурилась от совсем уже весеннего солнца и думала, что вот еще немного, и наступит «время большой воды», когда ночью трудно уснуть от шума в водостоках и волнительных мыслей. А потом на смену придет «время зеленой дымки» – всего три-четыре дня, за которые деревья окутает нежным салатовым туманом, тонким, еще прозрачным…

У Коли заканчивался прием, и он попросил Марину подождать, как обычно, в лаборантской. Анну Васильевну он уже отпустил и планировал скоро закончить и сам.

Марина оглядывала ставшую уже привычной обстановку лаборантской, шкафы с лекарствами, раковину, марлевые занавески, эмалированные лотки с устрашающими и непонятными инструментами. Открыла рассохшуюся раму окна, долго дергая за шпингалет. Вдохнула свежий дух новой весны, холодящий нёбо, и погрузилась в мечтания.

Очнулась она, когда замерзло плечо. Прикрыла окно – в лаборантской стало тихо, и из-за стенки донеслись голоса, слова вполне можно было разобрать. Маринин слух ухватил знакомую интонацию, и она нахмурилась.

Знакомым был не мужской голос, этот-то она узнала бы из миллиона. Однако и женский, с необычными для него истеричными нотками, был так же привычен.

– Коля, выслушайте меня, – молила женщина.

– Даже не буду. Вы с ума сошли! Это же убийство.

– Ну нет, не убийство. Родить его – вот убийство. Мое! Всю жизнь себе загублю. Помогите! Прошу вас, умоляю, Коля…

– Встаньте вы с колен, ну что ж вы делаете-то! – В голосе Коли слышались досада и тревога. – Света, не унижайтесь, ради бога.

Света? Ну конечно же, это Светка Иващенко, ее бывшая соседка по общежитию, ее подруга по институту! После свадьбы они сильно отдалились, но… Марина рванулась к двери в кабинет и тут же замерла. Предмет беседы и спора она пока не вполне уяснила, но что-то ей подсказывало, что Свете на глаза лучше не показываться. И уж тем более нельзя дать ей понять, что она слышала этот разговор.

– Ну хорошо, – проговорил Коля.

– Хорошо? – В голосе Светы засквозила надежда. – Поможете, правда? Коля, я…

– Да послушайте же вы! Помочь вам я не могу. Ну, по крайней мере так, как вы просите… Если вы не верите, что я против такого рода операций по моральным соображениям… – Он вздохнул, и Марина даже через стенку увидела, как он поморщился, словно от больного зуба. – Аборт с прошлого года – дело, между прочим, подсудное. Не только делать его – даже советовать его сделать нельзя, понимаете вы это? Кто вообще вас надоумил? Явно же не сами…

– Никита. – Голос Светы съежился до шепота.

– Понятно. Никиту вашего запросто посадить могут – за один только совет этот. Если кто узнает… Ясно вам?

Из кабинета донеслись всхлипы.

– И что же мне теперь делать?

– Да вам и выбирать особо не из чего… Ну не плачьте, пожалуйста, вам теперь переживать вредно. Вот, возьмите.

Это он ей воды налил, догадалась Марина, словно все еще видела сквозь стену.

– Рожайте вашего ребеночка. Наша страна поможет, у нас в почете теперь материнство. Институт потом закончите, или как-то совмещать будете… А мы с Мариной вам помогать будем посильно. Выкрутимся, не переживайте только! И еще. Больше с такой просьбой ни к кому обращаться не смейте. Только хуже сделаете. Поверьте, в наше время от рождения ребенка проблем куда меньше, чем от аборта.

Марина слышала, как хлопнула дверь кабинета, как по коридору удалялись быстрые шаги. Через минуту она увидела, как Света пересекла больничный двор, ссутулившаяся, торопливая, в пальто с меховым воротником, в котором Марина даже с такого расстояния распознала крашеного суслика.

Все это время из кабинета доносились только неясные шорохи. Коля ходил из угла в угол, стараясь успокоиться. Наконец прошел в лаборантскую.

Даже спрашивать не надо было, Маринины выразительные глаза всегда выдавали ее с головой. Но он все-таки спросил.

– Все слышала?

Марина кивнула.

– Этот ее Никита – мерзавец и подлец, – добавила она отчаянно. – Его нужно как-то наказать!

– Любимая моя! – Коля быстро пересек комнату и обнял, прижал по-особенному, так он делал, когда хотел ее от чего-то заслонить, защитить. – В таких вопросах обычно двое виноваты… Впрочем, знаешь, это совсем не наше с тобой дело. Я обещал помощь, и мы поможем. А судить – не нам. Пойдем домой.

Она кивнула и попыталась вынырнуть из его объятий. Но он еще несколько минут не мог заставить себя выпустить ее худенькие плечи.

Этой весной Коля стал еще более внимательным к ней, еще более чутким. Долгими вечерами это он оборачивал ее в тонкую пуховую шаль, когда Марина засиживалась у открытого окна, слушая шум «большой воды». Он находил в ее милых чертах малейшие признаки усталости, плохого самочувствия, тревоги – и прогонял их, как мог, шутками или поцелуями.

В апреле съездили на Волгу, погостить у Колиной мамы, Варвары Ильиничны. Свекровь наконец познакомилась с невесткой и, кажется, осталась довольна. По крайней мере, тем, как сын с Мариной общаются, смотрела одобрительно. Варвара Ильинична и Марина даже спели несколько романсов дуэтом, и кумушки-соседки сошлись на том, что молодое поколение подросло достойное и дело их продолжит с честью.

В мае Коля и Марина снова ходили на танцы, почти каждое воскресенье, отмечая конец рабочей шестидневки весельем, в котором становились немножко сумасшедшими. Иногда танцевали и во дворе, с остальной молодежью. Кто-то выставлял на окно первого этажа патефон, остальные несли пластинки особенно модных Дунаевского и Утесова. Веселье обычно продолжалось до тех пор, пока не начинал ворчать управдом, или квартуполномоченная Федосюк не стаскивала патефон с подоконника с таким непримиримым видом, что озорные девушки не могли сдержать насмешливого фырканья, а юноши – нарочито разочарованного стона.

В июле, в годовщину свадьбы, они прогуляли весь вечер по городу и сфотографировались на память. Марина попросила сделать две фотографии, большую, чтобы повесить на стену, и маленькую, чтобы всегда носить с собой.