В Петербурге летом жить можно - Николай Крыщук Страница 11

Веранда, на которой они жили, широкой своей стороной выходила в хозяйские вишни, а боковой – на тихую, заросшую травой улочку. По стеклам ее спускались листья дикого винограда, почти на метр от земли ощипанные козой.

Вставали они поздно, просыпая обычно утренний рынок. Мылись в саду. Саша выливала из умывальника нагретую солнцем воду, и Андрей приносил из колодца свежей. Иногда сразу шли на речку.

Особенно хорошо было купаться после ночного дождя.

Раздевшись, они проходили к реке под кустами ольшаника, и листья морозно оглаживали их спины, роняя на теплую кожу электрические капли. Ступая в витые русла ночных ручьев, они ощущали голыми подошвами корочку песка, проламывая которую пятка погружалась во влажный холод.

Саша первая бросалась в воду. Плавала она прекрасно. Он же входил боязливо, осваивался, потом нырял, яростно боролся с течением, намечая себе цель в виде какого-нибудь поваленного дерева или мыса, потом отдыхал, раскинув руки. Саша махала ему с далекого пригорка, а он вдруг начинал волноваться, осознав пространство реки как разлуку, и Саша, словно почувствовав это, легко сбегала в своем синем купальнике к воде и плыла к нему.

Иногда после завтрака они переправлялись паромом на другой берег и там загорали или просто сидели у парома. А то, исходив пешком всю Тарусу, садились отдыхать в сквере у гостиницы.

Над головой отцветали поржавевшие гроздья мелкой сирени. За Таруской в карьерах ухали взрывы, поднимая в небо черные вороньи тучи.

Им было легко молчать друг с другом. Казалось, что каждый видел и чувствовал то самое и так же, что и как видел и чувствовал другой. И ни для кого из них не казалось это странным, оба думали, что дело вовсе не в их внезапном согласии, а в том, что именно теперь они видят мир таким, каков он есть на самом деле.

Бывало, прямо посреди разговора кто-нибудь из них замолкал, и они смотрели друг на друга, словно птицы, попавшие во встречный поток ветра. «Ну же!» – говорили ему Сашины глаза. «Да?» – переспрашивал он. «Да, да!..» – отчаянно говорила Саша. Как бежали они к своей веранде – резвые, бесстыдные и нетерпеливые.

Солнце копошилось в листьях винограда, безуспешно пытаясь отыскать зрелую ягоду. Хозяйская Светка проверяла, приложив ухо, звонок новенького велосипеда. Стекла веранды напитывались предвечерней лиловостью.

Им обоим казалось, что они совершают сейчас что-то такое же обычное, как весь этот уходящий на убыль день, только самое лучшее. Все вдруг пропадало на мгновение и снова плавно возвращалось, потом опять для самого главного, самого лучшего им нужно было пропасть, чтобы появиться вновь… Распущенные волосы Саши пахли речкой, голова была откинута назад и набок, а глаза спали…

– А из чего огонь? – спрашивала Саша, вызывая его из полудремы.

– Из апельсина, – отвечал он. – Из охры. Из поцелуя.

– Андрюша, а кто будет после людей?

«Кто-то уже об этом спрашивал, вот так же, – думал он. – Но вот каков был ответ?»

– Не помню, – отвечал он. – Что-то не припомню.

Дни шли однообразно счастливые, словно давно кем-то загаданные, тем, видимо, кто распорядительно менял дождь на зной, вливал молодую кровь в поспевающие вишни и задаривал их обоих причудливыми снами.

Чуть ли не каждый день Саша что-нибудь меняла в своей одежде, и эти внезапные тесемочки, ремни и кофты волновали его, как метаморфозы знакомого пейзажа, как неожиданный поворот в разговоре.

Ему было приятно заметить:

– Серая кофточка на обед тебе очень удалась…

Только что прошла гроза и тут же пробилось солн це. Они вышли в парной вечер. Подробный при этом под пристальным вниманием света.

Никогда еще не казалось им таким легким и обычным делом проникновение в чужую жизнь. Случалось, из одного взгляда или слова в голове рождались целые повести.

Две седобровые женщины в халатах прогуливались рядом с ними в одном направлении.

– Он не был там двадцать лет. С тех пор, как продал дом. У него же в войну всех родственников убили. Там, конечно, большой поселок, ничего нельзя узнать. И вот, представляешь, в первом же доме, едва он открыл калитку: «Надюша!». А он уже и забыл, что его так звали в детстве.

Ни начала, ни окончания разговора они, разумеется, так и не узнали.

– Как страшно возвращаться, – сказала Саша.

Они шли некоторое время молча. Еще было светло, но уже резче, чем днем, пахла трава, и в домах стали зажигать свет.

– Ну… О чем молчишь? – позвал он ласково. – Смотри, белая кошка дорогу перебежала.

– Это бы еще к чему? – засмеялась Сашенька.

– К дождю, Марья Васильевна. Определенно вам говорю.

Они повернули к дому. Облака, влажные и рыхлые, ярко светились на горизонте. Хотелось не домой, хотелось из дома – в тамбур поезда, в тарантас, на крыло самолета – лишь бы движение, лишь бы путь…

– Сейчас бы на юг, – сказала Саша.

– В Мелитополь, в Симферополь, в Севастополь…

– Какие тополиные названия…

Середину пути отмечала куча угля, уже истощившаяся, разбросанная за годы ветром и людьми. Сквозь нее начала прорастать трава.

– А вот я вас сейчас, вот я вас! – услышали они еще издали.

Девочка лет семи с ядовитым букетом крапивы, стебли которой она предупредительно завернула в газету, бегала за парнем и девушкой. Те легко убегали от нее, пользуясь случаем нежно столкнуться друг с другом, жаждая этих как бы ненарочных объятий и прикосновений.

– Ох, Маришка!.. – кричала девушка, вздергивая голые ноги. Парень обнимал ее за талию, придерживая легко и изгибисто вырывающееся ее тело перед надвижением неумолимого ядовитого букета, и при этом подначивал девчонку:

– Ату ее, Маришка! – Но вдруг в последний момент переносил девушку в сторону и убегал сам.

Девочка всегда запаздывала с решительным ударом. Может быть, тоже играла в поддавки?

– Ой, я уже не могу! – закричала девушка.

Парень наклонился к ее уху, и вдруг они побежали в разные стороны.

Маленькая агрессия с кошачьей проворностью побежала сначала за парнем, однако он ножницами перемахнул через низкий забор и скрылся в кустах. Тогда она рванулась бежать за девушкой, но было уже поздно.

– Хотела прогнать и прогнала – вот дуреха, – сказал Андрей.

Не выпуская из рук букета, девочка зашлась в плаче. Ее крысиное личико было неприятно. Белесые брови покраснели. Рот в плаче открылся безобразно, как в зевоте или на непомерно большое яблоко. Андрею хотелось отвернуться.

– Ну что ты, глупенькая, – сказала Саша.

– Они – (всхлип) – убежали…

– Ты же сама хотела их прогнать, правда?

– Ну и что же…