Дверной проем для бабочки - Владимир Гржонко Страница 11

— А мы с тобой произошли от другой ветви Самого, дорогой Билли! От его младшего сына. Мы почти ничего не знаем о его судьбе. Знаем только, что в семье был талант, гений, который передавался по наследству и поэтому не мог исчезнуть навсегда! И не исчез! Но проявлялся он каждый раз, увы, не в музыке… Может быть, это проклятие? Не знаю… У нас была надежда на тебя. Ты ведь всё ещё многого не знаешь о своем семействе. Ну это как-нибудь потом. Во всяком случае, теперь ты понимаешь: когда твой отец убедился, что и ты тоже… Но ещё не все потеряно! Я это чувствую. Знаешь, ты своим э-э… поведением подсказал мне великолепную мысль… Есть такое понятие — сублимация. Но оно ничего до конца не объясняет. Впрочем, это неважно. Сейчас ты можешь идти спать. А мне нужно подумать. Спокойной ночи!

Только потом Билли понял, что, поделись с ним тётка своим планом сразу, он никогда не стал бы тем, кто он есть. Потому что наотрез отказался бы, и никто ничего не смог бы с ним поделать. Но тётка Эллен скармливала ему свою идею постепенно, в течение, наверное, года. Это было очень трудно — понять, согласиться, а самое главное, следовать, неуклонно следовать намеченному плану. Но когда пару лет спустя он сам поразился тому, чего достиг, то простил тётке и приказной тон, и её контроль, и даже самую суровую меру — «железку», как они называли её между собой. Потому что к нему пришла его музыка. Он и сам поверил тому, что, понукаемый древним инстинктом, в нём проснулся потерянный гений. Несколько лет всё шло просто великолепно, пока… Пока Билли просто не привык. Ко всему — к «железке», к режиму, к тяжкой ноше своей избранности. Рояль стал вызывать у него стойкое отвращение, а музыка, всё ещё живущая внутри, оставляла совершенно равнодушным. Он потерял ощущение восторга, охватывавшего его в тот момент, когда выливал из себя эту музыку, потерял веру в собственное предназначение. Как полёты во сне, когда воздух кажется плотным настолько, что на него можно лечь грудью и плыть, наяву оказываются лишь печальной фантазией, так и его великие способности вдруг показались смешными доморощенными фокусами. Вот тогда и появилась новая утренняя процедура — обнажённые девушки в бассейне.

Ему не очень нравилось то, что он делает, но и остановиться он уже не мог и не хотел. Иначе получилось бы, что он сам испортил себе столько лет, столько странных дней и тяжких дурманных ночей, представлявшихся ему в виде бесконечного ряда чёрных и белых роялей — то громких, оскалившихся клавиатурой, то молчащих тупых лакированных ящиков. Вот и разберись тут в себе! Ему хотелось, чтобы сегодняшний бесконечный день — день его рождения — закончился и все осталось позади, но… Каждый раз перед выступлением Билли казалось, что вот сегодня, сейчас, он преодолеет себя, перейдёт ту грань, которая отделяет его хоть и необычный, но какой-то парниковый, домашний талант от настоящего гения. Легче всего свалить вину на тётку и почувствовать себя несчастным пленником… Кстати, а зачем это тётушка Эллен решила пригласить на концерт Матильду? Этой радостной пиранье вполне хватает её карликов. Зачем? Любопытно. Он мог бы спросить тетушку напрямую, но давно привык к тому, что её планы открываются ему постепенно и иногда совершенно неожиданно. Многие тёткины сюрпризы ему даже нравились.

Билли всё ещё стоял посреди комнаты. Жаль, конечно, но от Изабеллы придётся избавиться. После того как Билли продемонстрировал ей «железку», Изабелла вытаращила глаза и, сама не замечая того, схватилась рукой — как зачерпнула — у себя между ног. Вот тут-то Билли и показался себе чудовищем. А она дура! Такая же, как и все остальные! И что это он так расчувствовался? Её нужно было просто выгнать!

Испуг на лице Изабеллы очень быстро сменился непонятным ему выражением — то ли жалости, то ли любопытства. Она всё ещё держалась рукой за низ живота, но пальцы уже перестали стискивать туго натянутую джинсовую ткань и только подрагивали. Билли поднял глаза и снова уперся взглядом в серый свитерок: за эти годы он не привык заглядывать женщинам в лицо. Изабелла, похоже, совсем успокоилась и выдавила из себя следующий вопрос:

— А зачем это вам? Это же, наверное, очень неудобно! И потом — я слышала, что когда-то давно так ходили женщины, чьи-то жёны, что ли. Но… вам-то это зачем?! Вас что — заставляют это носить, да?

Изабелла рывком оглянулась на дверь, её груди коротко вздрогнули, и Билли заметил, как стали увеличиваться и выпирать соски. Он видел эти соски уже не раз, но впервые под одеждой. И они показались ему другими, чужими и непонятными, как прикрытые веками глаза. Изабелла хотела сказать что-то ещё, но тут дверь кабинета открылась и появилась Леди с обычным сообщением, что Билли пора переодеваться к выступлению. Леди — единственная из прислуги — задержалась в их доме потому, что никогда не выказывала удивления и не задавала никаких вопросов. Вот и сейчас, увидев Изабеллу, только покосилась на неё и вышла. Хотя по тому, как она подчеркнуто мягко — словно провела рукой по волосам — закрыла за собой дверь, Билли почувствовал, что Леди приятно удивлена. Что она там себе воображает, эта дуреха? Билли нужно было торопиться: хотя сама процедура облачения во фрак и не занимала много времени, он любил одеваться без спешки, так, чтобы ещё успеть постоять у окна и поразмыслить.

Неожиданно в голову пришла интересная мысль. Если сегодня на концерт явится эта радостная Матильда, то он вполне может пригласить и Изабеллу. Конечно, её теперь уж точно придется уволить, но именно поэтому она вполне может присутствовать. Почему бы и нет?

— Знаете, — сказал он Изабелле, — спуститесь вниз к Леди и скажите, что я попросил провести вас в зал минут через сорок. Она поймет, о чём речь. И вы сами всё увидите.

Он слегка замялся, мельком посмотрел Изабелле в глаза и зачем-то добавил, что, по крайней мере, это докажет ей, что он не пленник, а хозяин и здесь выполняются его приказы. Изабелла сначала кивнула, потом пожала плечами и медленно пошла к двери. Глядя на неё, Билли подумал, что каждую следующую девицу в бассейне он теперь непременно будет одевать взглядом. Вот в такие джинсы и свитерок.

Билли выбрал на сегодня один из традиционных черных фраков и подошёл к окну. Конечно, он необычный человек: он возродил талант давно умершего предка, проклятием висевший над его семейством…

После того разговора тётушка Эллен больше с ним не откровенничала и историй из жизни семьи не рассказывала. Но по мелким тёткиным обмолвкам Билли сделал вывод, что его прадед, например, оставив свою семью и торговлю в спокойной добронравной Европе, направился прямо в притихшую перед великими бедами революции Россию. Там он то ли стал большим человеком у коммунистов, то ли просто погиб — неизвестно. Что же подтолкнуло прадеда, что заставило в немолодом уже возрасте пуститься в такую авантюру? Как-то тётушка Эллен упомянула и давно потерянную прадедом сестру, жившую с семьей где-то на Волге, в никому не известном городке Симбирске. Может быть, прадед и поехал в Россию только для того, чтобы найти свою сестру и посмотреть, нет ли у неё или её детей того, что он не мог найти в своей собственной семье?..

А его сын — дед Билли — перебравшись в Северную Америку, тоже, оказывается, что-то всю жизнь искал в себе. Искал и не нашел. Подаренный Билли картонный домик был лишь отголоском главного увлечения: дед хотел построить самый высокий небоскрёб в мире; даже купил большой кусок земли в Манхэттене и старательно, своими руками, клеил макеты. Но ни один архитектор, ни один инженер-строитель не брался за постройку такого большого и, самое главное, необычного на вид здании. Это было просто нереально. Наверное, если бы не его капитал и положение, деда объявили бы сумасшедшим. Вдобавок, дед регулярно посещал приходского священника, который очень неодобрительно отнёсся к его затее. Постройки второй вавилонской башни церковь допустить не могла. Тем более что, если верить случайно обнаруженным Билли в тётушкином столе наброскам, дед мечтал соорудить посреди Манхэттена упирающееся в небеса здание, по форме подозрительно напоминающее фаллос. Кажется, деду даже пригрозили отлучением. Дед расплевался со священником, но затеи не бросил. Он так и умер ни с чем, не считая, конечно, приумноженного во много раз состояния.