Реальный репортер. Почему нас этому не учат на журфаке?! - Дмитрий Соколов-Митрич Страница 11

Постарайтесь овладеть слепым десятипальцевым методом работы на клавиатуре – этому, кстати, учат на журфаках.

Когда скорость набора текста отстает от скорости мысли – это не есть хорошо. В результате мысли тормозят и путаются.

Кроме того, скоропись – это лишняя возможность избавиться от жалости к собственному тексту.

Репортаж начинающего журналиста очень легко узнать по количеству «следов»: «Мы пошли туда, а потом сюда», «Мы пытались туда прорваться, но нас не пустили», «А еще нас сюда не пустили и туда не пустили, а вот сюда пустили», «Таксист мне поведал вот что», «Потом мы долго пили чай и батюшка рассказывал много всякого, о чем и не рассказать», «А потом мы долго пили водку и мои собеседники рассказывали, как хорошо пить водку с таким человеком, как я»… Не надо превращать репортаж в отчет о командировке. Нельзя выворачивать сцену кулисами в зрительный зал. Никто смотреть не будет.

Репортаж – это шоу. Даже если у вас от темы дрожит кадык и на глаза наворачиваются слезы, нужно набраться хладнокровия и работать с материалом именно как с материалом, а не как с собственными эмоциями или фактами своей тысячу раз никому не нужной биографии. Все технические подробности собственного труда имеют значение лишь в том случае, если они имеют принципиальное значение для раскрытия темы, но в девяносто девяти случаях из ста они значения не имеют. К той массе увиденного, услышанного и пережитого, что вы привезли из командировки, нужно уметь относиться как к тому камню, от которого Микеланджело предлагал отсечь все лишнее, чтобы получилась скульптура.

Навальный в своем блоге песочит нашего брата: «Только что позвонили с радио. Не буду говорить, с какого:

– Приглашаем вас на передачу. Как раз по вашей тематике – "Защита минаретов".

– Чо-чо, – говорю. – Защита чего?

– Защита минаретов. То, чем вы занимаетесь. Точно что-то связанное с минаретами.

– Нет. Я защитой минаретов не занимаюсь. А если б и занимался минаретами, то скорее их сносом, а не защитой.

– Извините.

Во взаимном недоумении кладем трубки. И тут меня осеняет. Радио-девушка имела в виду" защиту миноритариев".

Радио, между прочим, деловое».

Случай из собственной практики. Девяносто второй год. Я худой и глупый. Стажируюсь в «Комсомолке», в «Алом парусе». Мне дают задание позвонить в военкомат и спросить что-то про призыв. Звоню, спрашиваю, кладу трубку. Иду к начальнику: позвонил, записал, когда дедлайн? Начальник задает пару наводящих вопросов, после которых становится ясно, что я забыл спросить у чувака из военкомата, кто он такой и как его зовут. Получаю легкий нагоняй, иду исправляться. Но перезванивать стыдно, поэтому набираю телефон другого военкомата. И знаете, что я первым делом спрашиваю у новой жертвы? Прямо сразу после «алло»? Да, именно это я и спрашиваю:

– Здравствуйте, представьтесь, пожалуйста…

И слушаю в трубке пронзительную тишину.

Это я к чему? Это я к тому, что, если с вами случилось нечто подобное, не надо вешаться. Ну бывает…

Не вздумайте спасать мир.

Как только вы начнете профессионально заниматься спасением мира, хоть целиком, хоть частично, – вам надо будет срочно менять профессию. Уходить или в политику, или в благотворительность, или в правозащиту, или еще куда-нибудь.

Сотни ваших героев, читателей и просто доброжелателей будут призывать вас срочно кого-нибудь или что-нибудь спасать. Будут стараться сделать из вас журналиста одной темы или одной идеологии – то есть нежурналиста. Если в ваши планы не входит менять профессию – вежливо кивайте, обещайте подумать и идите своей дорогой.

Журналист – человек отстраненный. Особенно репортер. В этом не цинизм, а ценность репортерского взгляда.

Не питайте иллюзий. Вы никогда не измените этот мир. А если вам даже удастся в нем чуть-чуть что-то сдвинуть с места или переставить, не факт, что это изменение будет к лучшему. Вы занимаетесь своим делом, мир занимается своим. Получится у вас на что-то позитивно повлиять – хорошо, но нет смысла делать это целью вашего труда.

Однажды Иван Охлобыстин, уже будучи священником, рассказал мне один эпизод общения со своим духовником. Он рассказывал это неконфиденциально, поэтому считаю себя вправе процитировать:

– Батюшка, вот в первые годы службы я как-то за все и за всех переживал, мучился, страдал – даже молиться было некогда. А теперь…

– …А теперь все по фигу?

– Точно!

– Ну, значит, ты наконец-то стал настоящим священником.

С репортерами та же фигня.