Ребенок - Евгения Кайдалова Страница 11

Меня не столько мучило унижение, связанное с провалом, сколько страшная уверенность в том, что дом-святилище, дом-муравейник и человеческий хоровод на Воробьевых горах потеряны для меня раз и навсегда. Москва как-то разом изменила свои контуры, в ней появилось одно недоступное мне измерение – университет.

Через пару минут я спустилась в метро, и подземный вид мегаполиса – сияние ламп, мрамор, толпы, свист поездов – показался мне недосягаемо-прекрасным. Этот мир на мгновение впустил меня, а теперь с облегчением выталкивает, словно недостойную себя соринку – из глаза…

Эта мысль царапнула меня настолько больно, что я наконец-то начала рыдать. Рыдать едва ли не во весь голос, звучно всхлипывая, захлебываясь, шмыгая носом, обращая на себя внимание всего вагона. Как ни странно, мне не было стыдно: слезы вырывались настолько же неподконтрольно, как рвота. Через пару станций они перестали бить фонтаном и начали просто сочиться, я прикрыла лицо рукой и со вспухшими, постоянно намокающими веками доехала до «Проспекта Вернадского» и до Дома СВетопреставления. Там в пустой комнате я раскрыла чемодан, чтобы начать сборы, но не выдержала и не смогла положить в него ни единой вещи. Швырнув все, что было у меня в руках, на пол, я повалилась на кровать лицом в подушку, и тут в голове переключился какой-то рубильник: в следующую секунду меня накрыл спасительным одеялом сон.

Я проснулась около семи вечера от стука в дверь – пришел Антон. Ожидая в коридоре, пока я открою, он успел принять картинную позу: в одной руке коробка конфет, другая сжимала бутылку шампанского, а в расстегнутый ворот рубашки был вставлен букет полевых цветов, такие обычно продают старушки у входа в метро «Университет». Мой гость сиял румянцем; у него был настолько цветущий, праздничный, прямо-таки подарочный вид, что я непроизвольно отступила на шаг и даже затрясла головой, словно давая понять, что радость жизни больше не для меня.

– В чем дело? – спросил Антон, быстро заходя, кладя атрибуты праздника на стол и беря меня за обе руки. – У тебя четверка?

Я зачем-то попыталась вырваться из его рук и опять отступить назад.

– Тройка?!

Я захохотала: плакать я больше не могла.

Часам к девяти вечера мы сидели на кровати, и обнимающая рука Антона успокоительно похлопывала меня по плечу. Мы выпили все шампанское и съели все конфеты (нужно же было что-то есть и пить!). Я закрыла уже пустую коробку крышкой и усмехнулась:

– Ты как чувствовал!

На коробке была изображена знаменитая васнецовская «Аленушка», которая, скорчившись на камушке у пруда, со вселенской печалью смотрит в воду.

– Ты уже купила билеты?

Я покачала головой и начала безжизненно расспрашивать, где их надо покупать и как туда проехать. Антон отвечал в тон мне – без малейшего энтузиазма в голосе. Через пару минут разговор естественным образом заглох. Я молча перебирала цветы в подаренном букете, Антон перебирал мои волосы.

– Ты уже звонила домой? – спросил он вдруг каким-то новым голосом. Мне показалось, что в этом голосе был энергетический заряд.

– Нет.

– Вот и не звони… пока. И не покупай билеты.

– А что я буду делать?

– Жить в Москве – ведь ты за этим приехала.

– Где я буду жить? И на что?

– А на что бы ты жила, если бы поступила? Тебе бы, как и всем, родители присылали деньги; стипендия – это, знаешь ли, на карманные расходы… Проживешь годик, потом поступишь, а дома у тебя будут просто считать, что ты перешла на второй курс.

Я с ужасом почувствовала, что выход есть: авантюрный, но выход. Действительно: не могу же я не поступить на следующий год, раз Антон говорит об этом так уверенно. Только…

– Где же я все-таки буду жить?

– Дай мне пару дней, ладно? Я попробую устроить тебе общежитие.

– Как?!!

– Это мои проблемы.

Антон повернулся ко мне со спокойной полуулыбкой, и я поняла, что опять смотрю в глаза Мужчине. Меня слегка лихорадило, но я кивнула, не отрывая от него глаз.