Мозаичная ловушка - Холли Габбер Страница 11

– Пожертвуй собой. Пусть оттачивает свое мастерство на тебе. Ты ведь от него без ума. Хотя я этого не понимаю. Он слишком сладок, скажу я тебе, фарфоровый пупсик. Локоны, реснички… И потом у него огромный кадык. Мне это не нравится. Если он не полезет целоваться прямо во время танца, попробуй вытащить его на черную лестницу. Там на верхней площадке очень удобное место для такого рода забав.

– А если я скажу, что его волосы растрепались, и приглажу их? Это может его как-то… простимулировать?

– Попробуй. Заодно узнаешь, есть ли у него перхоть… Значит, ты все же не можешь выкинуть конфеточку Пита из головы? А позавчера ты говорила, что с этим чувством покончено и ты точно будешь переключаться на Винса.

– Ах, Джоди, я не смогла… Когда я вижу его развеваемые ветром локоны… Ты ведь тоже не можешь выкинуть из головы Тьерри?

– Да, у меня от него трясутся тощие колени. А я совершенно его не интересую, он сходит с ума по ничтожной брюнеточке Айрис – хотя она дура, у нее огромная родинка на щеке и такая походка, словно ей в попу вставили включенный пропеллер. Скажи, Сэм, как можно увлечься девушкой, для которой главная радость в жизни – отправиться в лес с палаткой за плечами, развести под деревом костер и полночи с пением любоваться на звезды, трясясь от холода и отгоняя комаров? Впрочем, ей не холодно, ее греет восторженный скаутский энтузиазм. Тоже мне, Амелия Эрхарт… А Тьерри просто сдвинулся на ней! Мне это доподлинно известно, но осознание этого факта, скажу я тебе, не заставляет меня лезть в петлю. Пусть мое чувство останется платоническим – легким и печальным. Лет через двадцать я буду вспоминать его со светлой грустью… А может, я тоже постараюсь выволочь Тьерри на верхнюю площадку черной лестницы. Там пыльно, темно и очень романтично, так что возможно многое – особенно если Айрис вдруг заблудится в лесу. Или повстречает дикого кабана. Не хохочи мне прямо в ухо, Сэм! Представляешь, как она с визгом будет нестись по лесным тропам, быстро-быстро крутя задом?

В их многочасовых, взаимно приятных, эмоционально насыщенных беседах – и в школе, и за ее пределами – Саманта не смела касаться только одной темы: своего будущего в профессиональном плане. Однажды на уроке она рассеянно набросала на листе бумаги примитивный рисунок: нарядную даму в окружении камер и включенных софитов. От каждого вверх и вниз бежали жирные линии, изображавшие снопы света. Джоди, которая знала о рекламном прош–лом Саманты и воспринимала эту страничку ее биографии с излишне ядовитой язвительностью (похоже, то была необъяснимая, довольно болезненная зависть, посещавшая невозмутимую и самодостаточную Джоди крайне редко), презрительно оглядела рисунок, дернула плечом, закатила глаза и пробормотала что-то вроде: «Боже мой…»

– Тебе не нравится? – спросила Саманта отчасти заискивающе, отчасти вызывающе.

– А что тут может нравиться? – устало ответила Джоди, щелчком откидывая рисунок и переводя взгляд на доску. – По-моему, тебе пора перерасти эту дурь, Сэм. Было и прошло. Не век же наряжаться белочкой и развлекать детскими песенками горстку придурков. Из памперсов надо вовремя выбираться, скажу я тебе. Не тормози и подумай наконец о своем будущем.

Саманта ничего не ответила, но впервые обиделась на Джоди и запоздало поняла, что некоторые порывы ее души не в состоянии понять даже трижды лучшая и трижды умная подруга. Она действительно больше не планировала сниматься – ни в кино, ни на телевидении, но беспокойная артистическая жилка все-таки не давала ей покоя. К тому же она благополучно выкарабкалась из переходного возраста, вновь уверовала в себя и несколько раз за по–следний год пересмотрела невероятно полюбившуюся ей комедию о маленькой труппе театральных актеров, то и дело переносящих страсти из разыгрываемых ими классических пьес в свои личные отношения. А что, если ее будущее на сцене? Кино – сплошная фальшивка, глицериновые слезы и пот. А в театре – все настоящее, без дублей и дублеров. И всем сразу ясно, чего ты стоишь.

Впервые не сказав Джоди о своих намерениях, Саманта набралась нахальства и отправилась записываться в театральную студию. Маленькая рекламная афишка, оповещающая об очередном наборе слушателей в это заведение, была приколота к доске объявлений в их школе.

Еще не забывшая безумную атмосферу и многолюдство телевизионных кастингов, Саманта была несколько удивлена царящей здесь безмятежной тишиной. Она кинулась к первой попавшейся девушке, вылетевшей из аудитории, за дверями которой беспрестанно раздавался дружный смех, словно там шло юмористическое шоу, и объяснила цель своего визита. Заулыбавшись с хорошо отшлифованной приветливостью, та потащила Саманту в дальнюю комнату, где обретался один из преподавателей – по словам девушки, очень талантливый режиссер. Саманта вся подобралась, ожидая увидеть убеленного буйными сединами мэтра в шейном платке, но очень талантливым режиссером оказался молодой человек лет два–дцати пяти в таких мятых и грязных джинсах, словно он не снимал их уже пару месяцев и все это время спал в мусорном баке. Да и весь он был какой-то серый и помятый; а когда приблизился к Саманте, оказалось, что ниже ее на добрых полголовы. Возможно, поэтому режиссер сразу предложил ей сесть и без разгона начал экспансивно разглагольствовать о творческих методах, господствующих в их студии. Похоже, ему были абсолютно не важны количество и состав слушателей – его услаждал сам монолог. Саманта слушала, сидя совершенно неподвижно и вежливо улыбаясь, а затем поинтересовалась, должна ли она пройти какое-нибудь собеседование или, например, почитать стихи или прозу. Юноша встрепенулся.

– Да что вы! – патетично воскликнул он и положил руку Саманте на колено.

Она вздрогнула и инстинктивно сдвинула ноги.

– Это же наш главный принцип: принимать всех желающих! Не то важно, как человек читает чужие стихи – суть выражение чужой смятенной души, важно, есть ли в его собственной душе нечто такое, чем он сможет поделиться со зрителем! И ответом ему станет такая энергетическая волна, исходящая от благодарной аудитории, что она не только подпитает его, но и вознесет, обогатит, чтобы он снова мог делиться! Это же взаимообразный процесс, это круговорот энергии через творчество, это некий вал, постоянно преодолевающий ту невидимую плотину, которая проходит по линии рампы, вы понимаете меня?

Пальцы молодого творца обхватили колено Саманты покрепче и слегка помассировали. Саманта кивнула, чувствуя, как медленно, но верно начинает гореть лицо. Энергетическая волна, исходящая от этого коротышки, чья восторженность казалась насквозь фальшивой, была ей омерзительна. Она не решалась сбросить с себя нахальную руку, становящуюся все активнее, но увидев, что и вторая рука движется в том же направлении, торопливо встала, чуть не опрокинув стул, и пробормотала, что еще немного подумает, прежде чем записываться на занятия.

– Подумайте, подумайте! – серьезно ответил очень талантливый режиссер. – Но я лично чрезвычайно надеюсь увидеть вас еще раз в нашей замечательной студии.

И он энергично погладил Саманту по спине: точнее сказать, в первой фазе движения его рука ощущалась на пояснице, а в последней оказалась намного ниже. Бедная Саманта, автоматически продолжая улыбаться, попрощалась дрожащим голосом и выскочила за дверь. Ее щеки пылали так, что даже глазам было горячо. Половину дороги от студии до дома она пролетела на автопилоте, даже не пытаясь анализировать свой визит в кузницу будущих гениев сцены. Затем температура щек и ушей немного упала, Саманта сбавила скорость, а потом и вовсе остановилась, заприметив красующиеся в витрине магазина очаровательные ярко-розовые меховые наушники.