Неугомонная - Уильям Бойд Страница 11

Я позвонила матери. Ответил незнакомый глухой голос.

— Да.

— Мамуля? Сэл? Это я.

— Все в порядке?

— Да.

— Перезвони мне прямо сейчас.

Я перезвонила. Телефон звонил четыре раза, прежде чем мама сняла трубку.

— Приезжай в следующую субботу, — сказала она, — я посижу с Йохеном. И можешь оставить его даже на ночь, если хочешь. Извини за прошлые выходные.

— Что там щелкает?

— Это я — я стучала по телефону карандашом.

— Это еще зачем?

— Это такой прием. Люди смущаются. Извини, больше не буду. — Мама сделала паузу. — Ты прочла то, что я тебе дала?

— Да, я хотела позвонить раньше, но сначала мне нужно было все переварить… Требовалось какое-то время подумать…. Я испытала настоящий шок, можешь себе представить.

— Ну да. — Она ненадолго умолкла. — Но мне захотелось, чтобы ты знала. Сейчас самое время рассказать тебе обо всем.

— Неужели это все правда?

— Конечно, каждое слово.

— И, значит, я — наполовину русская?

— Боюсь, что так, дорогая. Хотя, на самом деле, ты русская только на четверть. Моя мать, твоя бабушка, была англичанкой, помнишь?

— Нам следует поговорить об этом.

— Ну, это еще не все, еще много чего осталось. Очень много. Ты поймешь все, когда услышишь остальное.

Затем мама сменила тему и начала расспрашивать о Йохене, о том, как он провел день и не сказал ли что-нибудь смешное. Я стала рассказывать ей, одновременно ощущая, как у меня тянет в животе так, как если бы мне нужно было в туалет по-большому. И все это из-за внезапно появившегося и растущего во мне беспокойства (что уготовано мне впереди?) и легкой ноющей боязни (а вдруг я не справлюсь?). А ведь мама сказала, что я узнаю еще гораздо более того, что узнала. И что значит это «всё», что я в итоге должна понять? Мы довольно приветливо пообщались еще немного, договорились, что встретимся в следующую субботу, и я положила трубку. Я свернула «косячок», осторожно выкурила его, легла в постель и проспала восемь часов безо всяких сновидений.

Когда на следующее утро я вернулась из «Гриндлс», на верхней ступеньке нашей лестницы сидел Хамид. На нем была короткая новая куртка из черной кожи, которая, по-моему, совсем не шла ему, делая его слишком приземистым. Хамид Каземи — инженер из Ирана, чуть старше тридцати, коренастый, с бородой, широкими плечами тяжелоатлета и бочкообразной грудью, — он дольше всех остальных учился у меня.

Хамид открыл передо мной кухонную дверь и пропустил меня вперед со свойственной ему идеальной politess, [9]сказав при этом, как хорошо я выгляжу (теми же словами, что и вчера). Затем Хамид последовал за мной по квартире в кабинет.

— Ты ничего не сказала о моей куртке, — прямолинейно заявил он. — Тебе нравится?

— Вообще-то ничего, но с этими защитными очками и в черных джинсах ты выглядишь похожим на иранского шпиона, агента САВАК. [10]

Он попытался скрыть, что это сравнение не показалось ему забавным. Я поняла, что иранцу такая шутка могла показаться сомнительной, и извинилась. Я вспомнила, что Хамид особо рьяно проклинал шаха Ирана. Он снял свою новую куртку и осторожно повесил ее на спинку стула. Я почувствовала запах свежей кожи, и мне вспомнились подсобки для хранения сбруи и средство для полировки седел — ароматы моей ушедшей юности.

— Мне сообщили, куда меня направляют, — сказал он. — Я буду ехать в Индонезию.

— Я еду в Индонезию. Это хорошо? Ты доволен?

— Еду… Мне хотелось в Латинскую Америку или даже в Африку… — ответил он, пожав плечами.

— Мне кажется, что Индонезия звучит очаровательно, — заметила я, протягивая руку к «Семейству Амберсон».

Хамид работал инженером в международной инжиниринговой нефтяной компании «Дюзендорф». В «Оксфорд Инглиш Плас» инженеры компании «Дюзендорф» составляли половину учеников. Они изучали английский (язык нефтяной промышленности) для того, чтобы работать на нефтяных платформах по всему миру. Я занималась с Хамидом вот уже три месяца. Он приехал из Ирана квалифицированным инженером-нефтяником, однако не зная при этом ни одного языка, кроме родного. Тем не менее восемь часов ежедневных занятий один на один с каждым из четырех преподавателей поочередно за короткий срок научили его (как и обещал рекламный проспект «Оксфорд Инглиш Плас») свободно изъясняться по-английски.

— И когда ты уезжаешь?

— Через месяц.

— Бог мой!

Сожаление мое было абсолютно искренним. Хамид настолько стал частью моей жизни с понедельника по пятницу, что трудно было представить, что он неожиданно исчезнет. И поскольку я была его первой учительницей, поскольку именно я дала ему самый первый в жизни урок английского, я почему-то приписывала все заслуги исключительно себе: полагала, что я одна научила Хамида говорить по-английски настолько бегло, что этот язык мог теперь стать его рабочим инструментом.

Вопреки всякой логике я возомнила себя профессором. Мне казалось, как бы смешно это ни звучало, что этот говорящий по-английски Хамид был полностью моим собственным произведением.

Я поднялась и достала вешалку для его куртки.

— На стуле она потеряет форму, — сказала я, стараясь скрыть тот небольшой дискомфорт, который почувствовала, узнав, что мой ученик вскоре уезжает.

Забирая у него куртку, я выглянула в окно и увидела там внизу, на покрытом гравием дворе, за «доломитом» господина Скотта, мужчину. Это был стройный молодой человек в джинсах и джинсовой куртке, с длинными каштановыми волосами до плеч. Он поймал мой взгляд и поднял вверх два больших пальца, широко улыбнувшись.

Хамид выглянул в окно, посмотрел на меня и спросил:

— Кто это? — Он явно заметил на моем лице выражение страха и удивления.

— Его зовут Людгер Кляйст.

— А почему ты так смотришь на него?

— Потому что я думала, что он умер.

История Евы Делекторской

Шотландия, 1939 год

ЕВА ДЕЛЕКТОРСКАЯ СПУСКАЛАСЬ по упругой траве в долину: темная полоска деревьев внизу указывала на протекавшую там речку. В дальнем конце небольшого плена солнце уже клонилось к закату. Теперь по крайней мере она знала, где запад. Посмотрев на восток, Ева попыталась разглядеть машину старшего сержанта Ло, которая постепенно исчезала за складками холмов в направлении, как ей казалось, долины Твид. Но за дымкой вечернего света, которая одинаково размывала как контуры соснового леса, так и каменные откосы, и с такого расстояния невозможно было разглядеть двухтонный грузовичок.