Огненный дождь - Леопольдо Лугонес Страница 11

Уникальность ситуации, огромность катастрофы и, конечно, радость по поводу того, что я остался жив — единственный из всех, — пробудили во мне любопытство. Арка над входом в мой дом уцелела, и, цепляясь за камни, я смог подняться на ее верхушку.

Повсюду лежали дымящиеся руины, словно по городу промчалась вулканическая лава. Там, где земля не была засыпана пеплом, вспыхивали алые искры горящего металла, павшего с небес. А там, где простиралась пустыня, песок — насколько могли увидеть мои глаза — сверкал зернами меди. В горах, по другую сторону озера, поскольку испарившаяся из него вода осела на горных склонах, бушевала гроза. Воды озера как раз и смягчили сухость воздуха во время катастрофы. Огромное солнце пылало; полное безлюдье уже стало меня угнетать, и тут неподалеку от озерной пристани я заметил кого-то бродящего среди развалин. Это был мужчина; он тоже заметил меня и направился в мою сторону.

Когда он подошел, то не проявил никакого удивления; он залез на верхушку арки и сел рядом со мной. Он оказался кормчим с одного из кораблей и спасся так же, как и я — в винном погребе, правда убив перед этим хозяина. Когда вода кончилась, он вышел на свет божий.

Выслушав историю кормчего, я принялся расспрашивать его. Все корабли сгорели, и все причалы, склады тоже; воды в озере сделались горькими… И тут я с удивлением осознал: мы разговариваем совсем тихо; не знаю почему, но лично я не решался заговорить в полный голос.

Я пригласил кормчего в свой погребок, у меня еще остались две дюжины окороков, несколько голов сыра, почти все вино.

Внезапно над пустыней поднялось облако пыли. Облако пыли от бегущих живых существ. Наверное, жители Адмы или Севоима {20} спешат нам на помощь.

Вскоре надежды наши развеялись вместе с облаком пыли; глазам предстало чреватое опасностью зрелище.

Из пустыни к городу, словно к оазису, подошли сотни львов, львов, разъяренных от жажды, обезумевших от огненного дождя.

Да, именно жажда, а не голод мучила их, ибо они прошли неподалеку от нас, даже не поглядев в нашу сторону. И в каком виде они были! На львах небесная кара сказалась самым плачевным образом.

Лысые, словно чесоточные кошки, со скудной, спутанной гривой, с потрескавшейся на хребте шкурой, с огромной, комически непропорциональной башкой, с хвостом, заостренным и дергающимся, как у бегущей крысы, с гноящимися лапами, с кровоточащими ранами — три дня их свирепо стегала небесная плеть, поскольку пещеры оказались ненадежным убежищем.

С человеческим безумием в глазах они окружали сухие чаши фонтанов и затем отправлялись на поиски другого водоема — тоже пересохшего; добежав до последнего, они уселись вокруг него — с обожженными мордами, со взором, блуждающим по пустоши и по вечности, и стали рычать, я уверен, жалуясь небесам.

О, ничто: ни сама чудовищная катастрофа, ни крики умирающих горожан, — ничто не было столь ужасно, как этот плач зверей над руинами. Звериное рычание напоминало человеческую речь. Львы выплакивали боль своему, нам неведомому, богу. К страху смерти добавился ужас перед чем-то совершенно непонятным зверю. Если все было по-прежнему: и ежедневное солнце, и вечное небо, и обжитая пустыня, — то почему же все пылает огнем и почему нет воды?.. И так как львы не могли все это связать с последствиями катастрофы, их страх был слепым, то есть невыносимо жутким. Их боль, соединенная со смутным осознанием Промысла Божьего, возносилась к небу, откуда падал огненный дождь; их стоны, их рычание вопрошали: почему мы страдаем? О, их рычание — это было единственно величественное, что осталось от этих униженных зверей; как оно венчало глубинный страх перед происшедшим, как точно оно передавало вечное одиночество, вечное безмолвие, вечную жажду…

Все это не могло длиться долго. Снова стал падать с неба раскаленный металл — более плотный, более тяжелый, чем прежде.

Поспешно спускаясь на землю, мы увидели, что львы разбежались в поисках хоть какого-нибудь укрытия среди руин.

Мы добрались до винного погреба, не единожды почувствовав на своем теле обжигающие искры; и поняв, что этот новый ливень довершит гибель города, я решил подготовиться к смерти.

Пока мой товарищ — в первый и в последний раз — беспрепятственно опустошал винный погреб, я надумал помыться и искупаться в моем подземном водоеме; тщетно проискав хоть какой-нибудь кусок мыла, я наконец спустился к воде по специальной, блестевшей в темноте лесенке.

Я взял с собой сосуд с отравленным вином, близость яда привела меня в блаженное состояние, к которому примешивалось любопытство познать смерть.

Прохладная вода и темнота позволили мне, перед завершением жизненного пути, вновь ощутить: какое это удовольствие — быть богатым. Я вошел в воду по горло, наслаждение от чистоты, сладостное ощущение родного дома окончательно успокоили меня.

Я услышал: снаружи бушует огненный ураган. Рушились уцелевшие стены. Из винного погреба не доносилось ни звука. Я увидел отблески пожара, охватившего погреб, почувствовал характерный запах мочи… И поднес сосуд с ядом к губам…

Перевод Виктора Андреева