Пересуды - Хуго Клаус Страница 11

Шарль говорит:

— Рене, да ты поправился. Браво. Так ты скоро догонишь Лео-Жирнягу, упокой Господь его душу. Сто двадцать кило и четыре дротика в брюхо. Ни из кого не выливалось столько крови. Я думаю, ты вполне можешь ехать в Оостенде и говорить с Кэпом. Почему бы нет?

Выше нос, Рене. Разве мы не прошли огонь и воду? Или ты боишься попасться на глаза Кэпу? Он, наш Капитан, конечно, уже не тот, что был на острове Маремба, земле любви и солнца, вот бы нам с тобой снова туда попасть.

А я, если этот красноносый Кэп скажет хоть одно неверное слово, я утоплю его в дерьме Марембы, где он потерял шестерых, я ему скажу: «Кэп, где они, те шестеро, которые вам доверяли, которые прошли с вами весь путь через три континента? Хочешь умыть руки и считать себя безгрешным, раздолбайский капитан своей сраной мамаши?»

Но он и сам помнит об этом, он сразу сбавит тон, а я спрошу: «Кэп, как давно мы знакомы?» И он ответит: «Ты, парень, забыл, как мы в Корее?.». А я скажу: «Точно, Кэп, и я всегда вас слушался — в бою, перед боем и после. Кэп, не мы ли вместе хохотали до усрачки?» А он ответит: «Ну, да». И я спрошу: «Кэп, сколько ты хочешь за то, чтобы оставить нас с Рене в покое?»

— Это зависит, — скажет он. А я спрошу: «От чего? Зависит — от чего?»

Шарль с трудом стаскивает через голову болтающийся на шее, на влажном ремешке, влажный замшевый кошелечек, расстегивает его и высыпает на ладонь — нет, не бережно, но по привычке осторожно, его содержимое: горстку алмазов.

— Пока он не помешался окончательно в тропиках, пока жадность его не достигла заоблачных высот, он, бывало, говорил: «Merci, Шарль, передай мое восхищение нашему Рене, я больше не увижу вас обоих, я отзову людей, которые следили за вами, и поклянусь перед всеми, что ты отвалил в Аргентину».

— Хохотали, как обдолбанные, над его башмаками, — говорит Рене и захлебывается кашлем.

Шарль не стучит его по спине. Шарлю лучше знать, что помогает.

В Нгами стояла весна. Кэп раскроил черепа двум шаманам, потому что их пальмовая самогонка показалась ему слишком горькой. Но так как в округе другого спиртного не было, он выдул целый кувшин этой самогонки. Отчего немедленно заснул. Как уж так получилось, не важно, но обезьянка Мари, привязанная за браслет к стволу дерева перед хижиной, стащила с Кэпа, пока он спал, башмаки и раздербанила их в мелкие клочки, которые принялась с удовольствием пережевывать. Придя в себя, Кэп едва не разорвал на клочки саму Мари. Но остальные его удержали. Разве можно убивать живой талисман?

Итак, Кэп еле-еле шел по деревенской улице меж дымящихся домов, догорающих хижин, развалин и голодных псов.

Мимо проезжал на велосипеде маленький, испуганный негр в белоснежной джеллабе.

— Стой! Эй, ты! Оглох? — окликнул его Кэп, и тот помахал капитану, чтобы выразить симпатию этому темпераментному Bwana [27].

Взбудораженный мозг Кэпа воспринял приветствие как оскорбление. Кэп сшиб его с велосипеда четырьмя пулями, наставительно произнес над распростертым телом:

— Всегда слушайся Кэпа. Кэп лучше знает, — и снял с ног мертвеца башмаки на шнуровке; потом примерил один, выругался, примерил другой, злобно заорал и в гневе сунул башмаки в рот мертвому велосипедисту, как бы повторив в извращенной форме то, что сделала обезьянка Мари.

— Ему не подошел размер, — говорит Шарль. — У Кэпа ножища — сорок шестой номер.

Он снова надевает ремешок на шею, сует замшевый кошелечек под рубашку.

— Только поэтому, — говорит он. — Из-за этих, наших с тобой, камешков тебе придется держаться поблизости от меня. У тебя один я остался, я и больше никого. Твои родители обалденные чуваки, а брат вообще шальной, но если дойдет до серьезных дел, когда и овцы перебздят от страха, никого не дозовешься. Кроме меня, пройдохи и грубияна. Потому что ты — единственный уцелевший член моей семьи. И теперь мы поедем вместе в Оостенде, к Кэпу. И заодно покажем тебя доктору.

— Нет, — отзывается Рене.

— Так надо, дружок. У тебя в теле свинец, в крови и в костях. Это мой диагноз. И в мозгах свинец. Потому что ты больше не можешь сдерживать своего раздражения. А мы должны сдерживаться. И противостоять паразитам. Потому что они, паразиты, хитрые, хитрее нас. Они из дому носа не высовывают, вшивые лентяи. Только настоящие люди странствуют по свету.

Что ты думаешь? Отправляемся завтра? Послезавтра? Полакомимся жареной камбалой в Оостенде, разберемся с Кэпом, потом к девкам, потом в казино? Ту пару мерзавцев, что морочили голову твоей матери, я и спросонья узнал бы. Нормальные люди не покупают Elixir d'Anvers. Кэп их послал, своих легавых, зуб даю.

Шарль водит языком за щекой, словно шарик во рту перекатывает.

— Волейбол, — вспоминает Рене.

— Именно. Мы играли в волейбол, когда потеряли Корри, того, что красил ногти на ногах красным лаком.

— Мусульмане, — кивнул Рене.

— Именно. Мы были зажаты между мусульманами, христианами и индийцами. Сколько мусульман мы укокошили? Кэп может посмотреть в своей записной книжке. Точно — не меньше тридцати. Я прям вижу, как они валяются у берега, как прибой выбрасывает их на песок и снова уносит в море, и рты у всех разинуты, а вода омывает их, пока на телах не остается следов крови, только дырки от пуль.

И ни у кого нет при себе ни денег, ни украшений, ни колец, ибо в деньгах — корень зла, сказал их пророк. Или кто-то другой?

Пусть о нас говорят что угодно, но мы поступили правильно. Было заказано подавить бунт и навести порядок, и мы выполнили все, что положено по контракту. В соответствии с нашим контрактом, мы выступали советниками по антропологическим, экономическим и комическим вопросам.

Шарль нажимает на кнопки. Он сам встроил в автомобиль радио. Что бы мы делали без ловкого, способного, веселого Шарля?

— Послушай, — говорит он.

— Я слушаю, — отзывается Рене.

— Гайдн, — говорит Шарль. — Когда я преподавал музыку, я всегда сравнивал сонаты Гайдна с бриллиантами. Извлеченными из кишок земли и доведенными до совершенства. И не важно, какой год на дворе, 1766-й или 1968-й Жалко, у нас нет красного «Ливана» [28], говорят, он гораздо лучше.