Лоскутный мандарин - Гаетан Суси Страница 11

— Мы ждем тебя к завтраку, — сказала мадам Гинзбург, уводя с собой сына, продолжавшего выть свое «’азарь, ‘азарь», потому что ему очень не хотелось уходить из комнаты.

Оставшись в одиночестве, Лазарь соскочил с кровати. Несколько мгновений комната вертелась у него перед глазами, потому что накануне вечером он прилично поддал и, конечно, снова перебрал. Голова была будто налита свинцом, а печень екала, как прокисший студень. (Он пил, чтобы заглушить кризис, неотвратимое приближение которого ощущалось все явственнее, а в случае его наступления ему снова грозило заточение в клинику Гильдии в течение нескольких недель.)

Он пинком отбросил форму разрушителя к куче грязного белья, чтоб она была поближе к окну и подальше от кровати. Такого с ним не случалось вот уже больше месяца. Все то время, что он снимал комнату у мадам Гинзбург. Ему уже даже стало казаться, что он избавился от своего позора. Что же, получается, теперь ему снова придется переезжать? Ему по десять раз в год приходилось менять квартиры из-за того, что краник у него подтекал. Он съезжал без предупреждения — на рассвете, посреди ночи, оставляя постель неубранной, ничего с собой не забирая, кроме своей любимой картинки, бросая одежду, ножи, туалетные принадлежности, не требуя уплаченных вперед денег, кляня себя на все лады, с бешенством в сердце, оставляя мокрые вонючие простыни лежать на кровати.

Лазарь снял с себя обмоченные пижамные штаны и бросил их на загаженные простыни. Он натянул форменные штаны разрушителя, но не стал их сразу застегивать, оставив живот открытым; он стоял босой, соски на груди были как глаза. Он устремил взгляд на свою любимую картинку — единственное украшение стен, на фотографию побережья Баффиновой Земли. За торосистым ледяным полем под серым небом простиралась длинная полоска пустой земли, где не было ни людей, ни растений, ни даже намека на вообще что бы то ни было: то было единственное место на земле, куда устремлялись его мечты, потому что там не было ничего. Снимок являл собой самый замечательный образ ничего, какой только можно себе представить. Лазарь повсюду носил эту фотографию с собой с самого детства. Когда-нибудь ему обязательно надо будет туда уехать и поселиться там. Отправиться туда на китобойном судне, высадиться на пустынном берегу и как-то умудриться выжить в этой пустоте. С детских лет он знал, что жизнь его закончится там, что его ждут эти пустынные просторы, где ничего нет, верил в это, будто так ему на роду было написано. Он откладывал свой отъезд с одного охотничьего сезона до другого. Когда же он, наконец, решится на этот шаг? Ему грезилась молодая спутница. Без нее он туда не поедет.

Он поднял с пола бутылку с выпивкой, еще не зная, будет пить или нет, хоть его уже била мелкая дрожь. В конце концов он сделал первый глоток, потом второй, гораздо более долгий, так что перехватило горло, и половину он вернул обратно в рот. Мерзостная жидкость перекатывалась от одной щеки к другой. Когда дыхание восстановилось, глотка горела огнем. Остаток содержимого бутылки он вылил на постель, добавил туда изрядную долю бензина для зажигалки, убедился, что его собственные вещи валяются на достаточном расстоянии от кровати, потом скомкал газету, поджег ее и бросил на простыни. После этого отворил дверь во внутренний дворик и вышел. Нервно закурил, пожал плечами, разминая мышцы спины и настороженно прислушиваясь к звукам, доносившимся из комнаты, потом ударил по футбольному мячу, послав его в стенку. В тот же миг послышался глухой звук: ууууфффффф, и в комнате вспыхнул пожар — повалил черный дым, к потолку взметнулись языки пламени. Не больше чем через пять секунд раздались отчаянные вопли мадам Гинзбург. Ее старший сын, которому было пятнадцать лет, бросился в комнату с лоханкой для мытья посуды, полной грязных тарелок и мыльной воды, и вывалил все ее содержимое на матрас под звон и треск бьющегося стекла и фаянса. Младший сын, вооруженный тяжелым одеялом, бросил его на последние язычки пламени, и пожар был потушен. Но младшенький — дебил все видел и продолжал выть, даже уши его, казалось, еще больше топорщились. Лазарь стоически вернулся к себе в комнату.

Все облегченно вздохнули. И тут хозяйку как прорвало:

— Ты совсем спятил, из ума выжил!

— Честное слово, я здесь не при чем, — спокойно сказал Лазарь.

Молодой разрушитель смотрел на свою изуродованную кровать.

Результат был вполне удовлетворительный. Теперь никому и в голову не придет, что у кого-то произошла неприятность на этих почерневших простынях с прожженными дырами. Лазарь стал неторопливо натягивать рабочую одежду.

— Сами собой пожары не случаются! — в бешенстве продолжала кричать перепуганная хозяйка.

Особого впечатления на Лазаря ее крик не произвел.

— Я заплачу. Больше это не повторится.

Глагол платить, независимо от спряжений и наклонений, всегда действовал на мадам Гинзбург успокоительно. К тому же она знала, что, несмотря на все свои недостатки, несмотря на фортели, которые он порой выкидывал, этот парень всегда держал слово. Он ее уже почти убедил.

— Это больше не повторится, — еще раз сказал Лазарь, сосредоточенно застегивая клетчатую рубашку мастера.

Он бросил на себя взгляд в зеркало. Челка черных как смоль волос лихо свисала на лоб; кожа желтовато-оливкового оттенка и большие круги под глазами; прекрасные голубые глаза и такой тяжелый взгляд, которым, казалось, в кирпиче можно буравить дыры. «Лик ангела, изгнанного из рая», — подумал он.

— Хватит на себя в зеркало таращиться, ты бы лучше скорее на кухню шел. Я не хочу, чтоб у меня тосты подгорели.

— Я вовсе на себя не таращусь, — хмуро заметил Лазарь, не отрывая взгляда от зеркала. — И не беспокойтесь из-за этого разгрома, я сам все приведу в порядок.

— Ну, тогда ладно. — Мать сказала детям, чтоб шли вместе с ней, и на этом инцидент был исчерпан.

Мадам Гинзбург разливала обжигающе горячий кофе с цикорием в металлические чашки.

— Ты заметил? — обратилась она к старшему сыну. Потом совсем тихо добавила: — Там одна половица неплотно подогнана.

Может, он их туда и прячет.

Она подошла к двери маленькой кухоньки, приложила к двери ухо, чтобы проверить, занят Лазарь все еще уборкой или нет, потом вернулась к сидящим за столом сыновьям. Заправляя салфетку за воротник младшенького — дебила, она сказала еще тише:

— Ладно, как только он отвалит, ты пойдешь к нему и посмотришь. Сдается мне, мы сможем раскрыть его тайну.

Тайна, которая не давала ей покоя, заключалась в том, что делал Лазарь Бартакост со своими деньгами. Она подходила и с одного бока, и с другого, но проблема от этого не прояснялась. Он, должно быть, богат как Крез! Она была убеждена в этом по двум причинам. С одной стороны, он — мастер, причем не какой-то там простой мастер, а мастер-разрушитель. Рассуждения ее сводились к следующему: Лазарь был не просто мастером-разрушителем, но сыном покойного Рудольфа Бартакоста, известного под прозвищем Великий, о котором она собрала достаточно сведений, чтобы уяснить себе, что его товарищи считали его первым среди разрушителей за последние сто лет; так вот, поскольку Лазарь был сыном Бартакоста Великого, а также в силу своих собственных достоинств разрушителя, которые превратили его в виртуоза своего дела, виртуоза такого масштаба, что когда-нибудь он смог бы даже превзойти своего отца, а еще благодаря тому почтению, с каким к нему относились его рабочие, называя его не иначе как Гроза Стен, не так давно он в свои девятнадцать лет стал самым молодым мастером в истории сноса домов в Америке и вращался в самых высоких сферах Гильдии, а там, как известно, проводились весьма солидные финансовые операции, которые должны были приносить ему вполне солидный личный доход.