Тюрьма - Джон Кинг Страница 11

Я не обращаю внимания на его опасный настрой и сосредотачиваюсь на своем пиве, раздумываю о дальнейшем путешествии. Скоро я оставлю Европу позади и двинусь дальше, мне надо решить, на запад или на восток. Да, эта жизнь — прекрасна, путешествовать вместе с временами года, смотреть на горизонт и в будущее. Смотреть в тот конец бара, видеть еду, эта еда напоминает, насколько голодно мое собственное пузо, но сегодня я уже ел; и в этом единственный минус такой кочевой жизни, серьезная нехватка денег, и мне в голову моментально приходит решение, я встаю и благодарю бармена, машу рукой Марианн и, спотыкаясь, выхожу на улицу, иду к своему отелю, и ветер отрезвляет меня. В отеле есть хлеб, и сыр, и банка с оливками; и уже поздно, и я достаточно выпил, а утром, в девять — поезд, и я хочу успеть на него, мне уже наскучило это место. Я пытаюсь рассмотреть улицу, но вижу только неясные очертания, ветер пронизывает меня насквозь, и вот я уже воображаю себе, что слышу искаженные голоса.

Чья-то рука хватает меня за плечо и разворачивает. Капитан стоит передо мной, очень близко, и орет мне в лицо, и я делаю шаг назад, я понятия не имею, чего он хочет, просто понимаю, что он в ярости. Я потерял ориентиры, я не понимаю, в чем проблема, я совершенно точно заплатил за выпивку, по крайней мере, мне кажется, что я платил, ну да, когда я уходил, бармен улыбнулся, так что дело не в этом, и Марианн помахала мне рукой, я не обижал ее, а капитан хватается за свои яйца и делает характерный жест, и теперь я понимаю. Марианн — его собственность, а он — влиятельный человек. Он делает ей одолжение. Мое первое впечатление было верным, капитан — уебан. За ним стоит его телохранитель, он слушает, кивает и потягивает мышцы. Капитан доходит до конца своей тирады, а я думаю о своем спальном мешке, о хлебе и сыре, о вкусе тех оливок, об утреннем путешествии на поезде, и мне не надо всех этих проблем, мне не надо трудностей. Я хочу, чтобы меня оставили в покое. Он заканчивает говорить, и я пытаюсь сказать ему, что он ошибается. Он плюет мне в лицо.

Самое смешное, что я даже не злюсь. Ветер такой холодный, что я не чувствую этой слизи, и легко было бы просто развернуться и уйти. Вернуться в свой номер и проспать до утра. Никто даже не узнает. За исключением меня. И именно гордость заставляет меня ударить его в лицо и сломать ему нос, и только в целях самозащиты я дотягиваюсь до кармана и вытаскиваю складной нож, я таскаю его с собой на всякий случай, потому что дорога долгая, дорога извилистая, дорога — еб твою мать! — опасная, если ты чужак, если ты в незнакомой стране. Это изнанка свободной и легкой жизни, выпивка вокруг железнодорожных станций и в пристанищах, местах, где ты — отличная мишень. Если ты бродяга, не так уж и легко передвигаться. Этот маленький ножик, которым я обычно режу сыр и яблоки, оказывается необходимым, он спасает мне жизнь, потому что телохранитель капитана замахивается мне в лицо разбитой бутылкой. Я отступаю и возвращаюсь, разрезаю ему руку, поднимаю нож в воздух, но не собираюсь ранить его больше, чем мне было нужно, он еще раньше кокнул бутылку, он был готов покалечить или даже убить меня, расчетливый сыкун, он повернется и убежит, мелодраматически крича о помощи, а капитан стоит на коленях, держится за нос и стонет — полиция, полиция, полиция… Внутренний голос нашептывает мне пнуть его по голове, но я ведь не такой. Я отхожу и слышу вой сирены. И вот я бегу.

Добежав до отеля, я собираю свои вещи и ухожу. Я выхожу на улицу и держусь по возможности подальше от главных дорог, я ожидаю возмездия, но вот я останавливаюсь за углом и начинаю размышлять, не слишком ли серьезно я воспринял этот инцидент. Почему-то я знаю, что капитан жаждет возмездия. Я вижу желоб и швыряю нож в сток. Длина лезвия — два дюйма, вряд ли это смертельное оружие, это просто приспособление для резки фруктов. Я засовываю руку в карман и сжимаю свой талисман удачи, убеждаюсь, что он все еще на месте, вшит в ткань. У меня нет никакого шанса выстоять против такого влиятельного человека, как капитан. Они не рассмотрят это как самозащиту, а что до причин, то я сомневаюсь, что кого-то они интересуют. У полиции уйдет время на то, чтобы выяснить, где я остановился, если только Марианн сама им не скажет. Я снова огорчен, я все еще иду, дохожу до станции, она почти пустынна. Поезда ходят круглосуточно, я почти спасен.

Заметив человека в железнодорожной униформе, я осторожно приближаюсь, спрашиваю, когда пойдет следующий поезд, я бешусь от бессилия, пытаюсь понять, что он говорит, и я тронут его желанием помочь мне. Он кивает и смотрит на часы, поднимает десять пальцев и указывает на платформу за рельсами. Я благодарю его и спешно срываюсь, пробегаю по пешеходному мосту и присоединяюсь к жиденькой толпе ожидающих мужчин и женщин, маленькая девочка спит на розовом одеяле, расстеленном на траве. Эти кочующие работяги мельком смотрят на меня, и вот их взоры снова прикованы к путям. Я вынимаю сыр и хлеб и быстро ем, сидя на собственной сумке. Вместе с остальными прислушиваюсь к гудению рельс, может, это дурной тон — есть на публике, иначе почему все они вдруг уставились на меня, через мое плечо, и я поворачиваюсь как раз в тот момент, когда капитан настигает меня в сопровождении трех обливающихся потом полицейских, и дубинка сокрушительно разбивает мне голову.